Теория языковых игр л витгенштейна. Понятие "языковая игра"

6. Понимание языковых выражений Казалось бы, что может быть обыденнее и проще общения людей с помощью языка и достигаемого ими понимания друг друга?Обычность, постоянная повторяемость речевого общения создает впечатление не только естественности, но и своеобразной

Имперская идея Порой мне приходит на ум, что всем странам следует походить на Швейцарию и дряхлеть, подобно ей, находя удовольствие в гигиене, пошлости, законопоклонничестве и культе человека. С другой стороны, привлекают меня лишь нации, бесцеремонные в мыслях

Игра, тот феномен, интерес к которому возник еще с античности. Еще Платон в своем проекте идеального государства высказывал теоретические положения об игре.

Вообще создание теории происхождения игры и функционирования языка принадлежит Людвигу Витгенштейну. Австрийский философ, логик, лингвист, явился основоположником термина «языковая игра», введённый им «Философских исследованиях» 1953 года, согласно которому любой вид деятельности связанный с языком – игра.

Людвиг Витгенштейн задается вопросом: «Что свойственно всем играм?» и убеждается в том, что любой из потенциальных признаков оказывается неприложимым к некоторым видам игр. Языковая игра, в его понимании, - это не то, что делают люди, когда хотят развлечься. Л. Витгенштейн первым заметил, что люди общаются не только повествовательными предложениями, но и отдают приказы, описывают объекты, выдвигают и проверяют гипотезы и т.д. Т.е. существует бесчисленное множество типов предложения, и все это входит в человеческий язык: «… бесконечно разнообразны виды употребления всего того, что мы называем «знаками» «словами», «предложениями». И эта множественность не представляет собой чего-то устойчивого, раз и навсегда данного, наоборот возникают новые типы языка, или новые языковые игры, а другие устаревают и забываются…». Таким образом, по Л. Витгенштейну, вся человеческая жизнь представляет собой совокупность языковых игр.

В современной лингвистике существует множество толкований понятия термина «языковая игра». Наиболее фундаментальным исследованием, посвященным языковый игре, является книга В.З. Санникова «Русский язык в зеркале языковой игры». В ней автор рассматривает языковую игру как вид лингвистического эксперимента. Он отмечает, что «языковая игра, как и комическое в целом, - это отступление от нормы, нечто необычное». В.З. Санников так же обращает внимание на то, что это отступление от нормы должно чётко осознаваться и намеренно допускаться говорящим (пишущим), а слушающий (читающий), в свою очередь, должен понимать, что это «нарочно». Чтобы не оценить данное выражение как ошибку, он тем самым принимает эту игру и пытается вскрыть глубинное намерение автора.

Любое говорение, при котором более-менее обращается внимание на форму речи, будет языковой игрой. А вот цели у этой игры могут быть самые разные, в зависимости от конкретной задачи. Для адекватного понимания языковой игры адресатом автор должен учитывать наличие определенных знаний у реципиента, а так же культурное пространство, в котором происходит коммуникация. Языкова игра не преследует конкретных практических целей, кроме удовольствия и ухода от скуки. Причем, именно это свойство считается как одно из основных. Удовольствие от игры получает не только реципиент, но и сам автор, который с помощью средств языковой игры добивается эффекта предельного заострения и уточнения смысла. Отсутствие цели порождает отсутствие заранее известного спланированного целью результата, что придает игре динамизм, заключая ее смысл не в конечном итоге, а в самом движении.

Функции языковой игры.

Помимо следования определенным целям, языковая игра так же преследует и определенные функции.

Курганова Е.Б. в своей монографии «Игровой аспект в современном рекламном тексте», выделяет 8 функций языковой игры:

– эстетическая функция, заключающаяся в сознательном стремлении испытать самому и вызвать у реципиентов чувство прекрасного самой формой речи;

– гностическая функция, направленная на порождение новой модели мира путем пересоздания уже существующего языкового материала;

– гедонистическая функция, ее суть – в развлечении реципиента необычной формой речи;

– прагматическая функция, нацеленная на привлечение внимания к оригинальной форме речи;

– выразительная функция служит более образной, а, соответственно, и более тонкой передаче мысли;

– изобразительная функция помогает наглядно воссоздать ситуацию говорения, а также каким-либо образом охарактеризовать человека, чьи слова передаются;

– изредка исследователями выделяется поэтическая функция языковой игры, т.к. «играя, говорящий большое внимание обращает на форму речи, а устремленность на сообщение как таковое и есть характерная черта поэтической функции языка»

– маскировочная функция, надевающая «маску» пристойности, благоразумия и логики на любой скабрезный, циничный или даже абсурдный текст. Среди других функция языковой игры обычно указывают стремление развлечь себя и собеседника.

Как отмечают большинство исследователей, самой важной функцией языковой игры является комическая. Многофункциональность языковой игры и ее ориентация на достижение определенного эффекта обусловливает широкое употребление языковой игры в различных видах дискурса. (ЯЗЫКОВАЯ ИГРА: СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ВОПРОСА Дедушкина Татьяна Александровна, ст. препод. Национальная академия Службы безопасности УкраиныStudia Linguistica. Випуск 6/2012)

Виды языковой игры.

В языке рекламы может допускаться нарушение языковой нормы, если это необходимо для усиления воздействия. Нарушения нормы, ведущие к созданию экспрессии в рекламном тексте, являются характерной чертой современных рекламных текстов. В создании игрового стиля рекламы участвуют разноуровневые языковые средства – фонетические, графические, лексические, морфологические, словообразовательные, синтаксические. Практически для всех современных рекламных текстов характерно использование различных игровых приемов во всем их разнообразии, что само по себе непосредственно связано с тем, что изначально суть рекламы заключается именно в привлечении внимания реципиенты. Для создания эффективного рекламного текста необходимо знать и уметь применять на практике правила конструирования текста. Правильно построенная аргументация, умелое использование языкового манипулирования, уместно использованный рекламный слоган позволит рекламному сообщению повлиять на потребителя и достигнуть поставленной цели. Следовательно, языковая игра может проявляться на разных структурных уровнях языка.

· Графические приемы.

Графические искажения создают возможность «двойного» прочтения одной фразы. Одним из графических приемов можно выделить шрифтовыделение. Шрифтовыделение часто сопровождается нарушением правил написания словосочетания и предложения. Графические приемы в языковой игре помогают увеличивать емкость рекламного текста.

· Фонетика.

На фонетическом уровне создатели рекламных текстов чаще всего используют различные звуковые повторы: аллитерация, анафора. Фонетическая языковая игра так же может осуществляться в виде подражания определенной манере произношения в речи людей, подражания звукам, издаваемыми животными. Фонетические приемы языковой игры в рекламе встречаются не часто, но их использования позволяет обыгрывать те или иные оттенки рекламируемого товара, добавляют выразительности тексту.

· Лексика.

В рекламном тексте экспрессивность – самая важная составляющая. Экспрессивность может достигаться за счет различных лексических приемов - эпитеты, однородных членов, синонимов. Еще одна важная составляющая рекламного текса – многозначность, позволяет передать максимальное количество информации за минимальный отрезок времени. Использование многозначности служит благодатным материалом для создания каламбуров и для переноса значения слова. На многозначности строятся такие художественные приемы как олицетворения, метафора, оксюморон, противопоставление. Все они очень удачно проявляют себя в рекламе.

· Морфология.

На морфологическом уровне языковая игра основана на сознательном нарушении морфологического восприятия лексических единиц. Иногда языковые шутки обыгрываются тем, что позволяют слово рассечь на части, существует так же обыгрывание категории лица глагола (употребление одного лица вместо другого) и т.д.

ГЛАВА I. ФИЛОСОФСКИЕ И ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ КОНЦЕПЦИИ «ЯЗЫКОВЫХ ИГР».

1. Философское осмысление понятия «языковой игры» в работах Л. Витгенштейна.

2. Проблема правилосообразной деятельности: философские основания и лингвистические следствия.

3. Проблема достоверности Витгенштейна как основание «языковой игры» М. Хайдеггера.

4. Практика «языковых игр» в философских работах Л. Витгенштейна.

5. Методологические принципы философского языкового мышления.

6. Тексты, возникающие в ходе «языковой игры».

Выводы по главе 1.

ГЛАВА 2. ФИЛОСОФИЯ КАК «ЯЗЫКОВАЯ ИГРА»: ФИЛОСОФСКИЕ

И ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ.

1. «Игра» мысли и языка в текстах М. Хайдеггера.

2. Новообразования как основной приём «языковой игры» М. Хайдеггера.

2.1. Структурные характеристики новообразованных слов.

2.1.1. Вводные замечания.

2.1.2. Сложные существительные.

2.1.3. Существительные, образованные с помощью аффиксов.

2.1.4. Глагольные образования.

2.1.5. Новообразованные прилагательные и другие части речи.

2.2. Смысловые стратегии «языковой игры» новообразованными словами

3. Синтаксические «языковые игры» М. Хайдеггера.

4. Стилистические параметры «языковой игры».

Выводы по главе 2.

Введение диссертации2003 год, автореферат по филологии, Бредихин, Сергей Николаевич

Данная работа посвящена феномену «языковой игры» и текстам, возникающим в ходе её (философским текстам). Мы не включаем в объект исследования другие тексты, например, художественные и т.д., поскольку диссертация по замыслу должна показать не исследование наличия неузуальных образований в речи, а раскрыть концепцию теории «языковой игры», и объяснить языковые способы и средства, служащие для функционирования и развития философии как особого знания о всеобщих закономерностях бытия, мышления человека, мира смыслов и содержаний.

Выбор темы диссертации обусловлен актуальностью проблемы, которая определяется как внутрилингвистическими, так и внелингвистическими причинами.

В лингвистике есть предметная область, которая практически не изучена. На данный момент существует довольно много работ по языку Мартина Хайдеггера (Не1ёе§§ег88ргасИе), но ни одна из них не ориентируется на теорию «языковой игры». Сама же концепция «языковой игры» обсуждается лишь в рамках аналитической философии. Существует несколько работ по проблемам достоверности и коммуникации в контексте этой теории - эти исследования кратко характеризуются в данной диссертации. Во всех терминологических словарях, глоссариях и специальных исследованиях по языку и терминологии философов, рассматриваемые случаи, противоречащие правилам, анализируются только с философской точки зрения, но не даётся их лингвистического анализа. В связи с таким состоянием исследования библиографический список данной работы содержит большое количество философских работ.

В настоящем диссертационном исследовании делается попытка преодолеть указанный «разрыв» между философским и лингвистическим модусами рассмотрения проблемы.

Обратиться к рассмотрению философского языкового мышления Людвига Витгенштейна и Мартина Хайдеггера в рамках одной диссертационной работы нас заставляет следующее обстоятельство.

Философское творчество позднего Л. Витгенштейна представляет собой разработку методологических оснований феномена «языковой игры», которые изложены не в виде некоторой теории, а методологически выявляются в самом философском тексте через постоянное «прояснение», переинтерпретацию рассматриваемых понятий. Философия Л. Витгенштейна, таким образом, есть «языковая игра» в действии.

Мартин Хайдеггер, со своей стороны, является новатором в отношении философского языка, о чем свидетельствует его способ языкового мышления, наиболее ярко проявляющийся в так называемых хайдеггеризмах - особого рода новообразованиях, служащих выражению философской мысли. Технический язык философии М. Хайдеггера представляет собой квинтэссенцию «языковой игры» - философскую «языковую игру» в действии. Но, если Витгенштейн обсуждает «языковую игру», постоянно переинтерпретируя это понятие, то М. Хайдеггер осуществляет «языковую игру» на значительно более обширном «концептуальном материале», и тогда языковое мышление посредством, например, экзистенциалей оказывается выражением «языковой игры» в ее наиболее явном виде.

В основу понятия «языковой игры» положена аналогия между поведением людей в играх как таковых и в разных системах реального действия, в которые вплетен язык. Как известно, среди назначений идеи игры Л. Витгенштейн указывает доведение до сознания читателей необычайное многообразие инструментов языка (типов слов, предложений и др.) и способов их применения, что должно расшатать укорененное в сознании представление о том, что язык всегда работает одинаково и служит одной и той же цели.

Восприятие жизни и действительности как игры издревле присуще человеческому сознанию. Уже в Ригведе творение мира интерпретировалось как игра бога Брахмы - акт творения ассоциировался с игрой. Язык (речь) тоже традиционно может интерпретироваться как игра: «Дух, формирующий язык, всякий раз перепрыгивает играючи с уровня материального на уровень мысли. За каждым выражением абстрактного понятия прячется образ, метафора, а в каждой метафоре скрыта игра слов. Так человечество все снова и снова творит свое выражение бытия, рядом с миром природы - свой второй, измышленный мир» (Хейзинга 1992, 17).

Игрой в широком смысле можно считать всякое творчество. Во все времена поэты и писатели «играли» со словом. Но если, например, в XIX веке тексты строились по принципу парадокса, не нарушая при этом грамматических форм и структурных компонентов предложения (Эдвард Лир, Льюис Кэрролл, Козьма Прутков и др.), то в начале XX века игра со словом породила философию на грани понимаемого (Велемир Хлебников, Игорь Северянин, Алексей Крученых, Даниил Хармс) и язык абсурда.

В общую теорию игр входят такие понятия, как спортивные игры, любовные игры, компьютерные игры, общественные игры; понятие "лингвистическая игра" является одной из составляющих этой теории. В лингвистике предметом изучения «языковая игра» становится сравнительно недавно. Так, на основе теории ассоциативного потенциала слова Т.А. Гридина рассматривает операциональные приемы и механизмы «языковой игры» и предлагает, вслед за Е.А. Земской, классификацию «игрем» по форме; по содержанию; по форме и содержанию. Основой этой классификации являются окказиональные образования, представляющие собой не узуальные, не соответствующие общепринятому употреблению лексические единицы. «Языковая игра» строится по принципу намеренного использования отклоняющихся от нормы и осознаваемых на фоне системы и нормы явлений: «Языковая игра» порождает иные, чем в узусе и норме, средства выражения определенного содержания или объективирует новое содержание при сохранении или изменении старой формы» (Гридина, 1996, 7). «Языковая игра», таким образом, размывает границу между «языком» и «речью», точнее, между кодифицированным литературным языком и разговорной речью. Она вскрывает пограничные, парадоксальные случаи бытования (функционирования) языкового знака.

При описании формы слова Л.В. Щерба, в частности, писал: «Здесь, как и везде в языке (в фонетике, в «грамматике» и в словаре), надо помнить, что ясны лишь крайние случаи. Промежуточные же в самом первоисточнике - в сознании говорящих - оказываются колеблющимися, неопределенными. Однако это-то неясное и колеблющееся и должно больше всего привлекать внимание лингвиста, так как здесь именно и подготовляются те факты, которые потом фигурируют в исторических грамматиках, иначе говоря, так как здесь мы присутствуем при эволюции языка» (Щерба 1975, 64).

В современной лингвистике при «заведомо неправильном употреблении слов для выявления закономерностей и правил функционирования языка» (Щерба), а также при изучении периферийных языковых явлений все чаще используется понятие «языковой эксперимент». Н. Д. Арутюнова в своей статье «Аномалии и язык» определяет «последовательность действия отклонений от нормы, которая берет свое начало в области восприятия мира, поставляющего данные для коммуникации, проходит через сферу общения, отлагается в лексической, словообразовательной и синтаксической семантике и завершается в словесном творчестве» (Арутюнова 1987). Автор оперирует понятиями «нормы» и «антинормы» в языке, рассматривает концептуальные поля для каждого из этих понятий. Поле нормативности, например, соотносится с концептами обыденности, ординарности, предсказуемости, привычности и т. п. Поле антинормы имеет, соответственно, противоположные значения. Исследователь также отмечает полезность аномальных явлений для описания системы языка в целом.

Прием отстранения, которым так широко пользуются в литературоведении для осознания и исследования нормативных явлений, в лингвистике приобрел статус «языковой игры», языкового эксперимента. «Экспериментами над языком занимаются все: поэты, писатели, остряки и лингвисты. Удачный эксперимент указывает на скрытые резервы языка, неудачный - на их пределы. Известно, сколь неоценимую услугу оказывают языковедам отрицательные факты» (Арутюнова 1987, 6).

Ю.Д. Апресян в своей работе «Языковые аномалии: типы и функции» (1990) дает классификацию языковых аномалий и выделяет среди них намеренные авторские и экспериментальные. Авторские аномалии наиболее хорошо изучены. Они используются, прежде всего, как выразительное средство, в частности, как средство «языковой игры» (к ним относятся многие стилистические фигуры и приемы, включая метафору, оксюморон и некоторые виды каламбуров). Автор статьи подчеркивает, что в стилистических целях можно «совершить насилие практически над любым правилом языка, каким бы строгим оно ни было». Что касается экспериментальных аномалий, которые используются в лингвистике, то, по классификации Ю.Д. Апресяна, они-то и являются «насилием» над правилами языка, но создаются намеренно с целью получения нового знания о языке.

Понятие «эксперимент» можно соотнести с понятием «игра» по признаку обязательности условий проведения и воспроизведения (повторяемости, многократности). По определению, даваемому И. Хейзингой в его работе «Homo ludens», игра обладает следующими признаками: игра свободна, значима, временно и пространственно ограничена, повторяема (воспроизводима), подчинена определенным условиям (правилам) и азартна (Хейзинга, 1992). В современной культуре понятия игры и эксперимента тесно переплетаются.

Философское понимание феномена «языковой игры» связывают с именем Людвига Витгенштейна, впервые поднявшего эту проблему в рамках аналитической философии. Для последней характерно то, что исследование всех философских проблем осуществляется путём анализа языка.

В исканиях Витгенштейна различают два периода в соответствии с двумя его важнейшими работами: «Логико-философским трактатом» (1921) и

Философскими исследованиями» (1953). Понятие «языковая игра» рассматривается в «Философских исследованиях».

Язык в «Философских исследованиях» уже не представляется Витгенштейну обособленным от мира, противостоящим ему логическим «зеркалом». Он вплетён в многообразные «формы жизни», реализует себя в речевых актах. Приёмы «высвечивания» языка («языковые игры») Витгенштейн «показывает» в их действии. Философия, тем самым, сближается с герменевтикой как прояснением языковых механизмов в образовании смысла. Эти идеи Витгенштейна стали лейтмотивом «лингвистической» ветви аналитического движения.

Что же понимается под «языковой игрой»? Уже Ф. де Соссюр сравнивал язык с игрой в шахматы. Но в витгенштейновском понимании «языковая игра» - это не то, что делают люди, когда хотят развлечься. Витгенштейн представляет весь язык в целом совокупностью «языковых игр». В «Философских исследованиях» он размышляет: «Сколько же существует типов предложения? Скажем, утверждение, вопрос, повеление? - Имеется бесчисленное множество таких типов - бесконечно разнообразны виды употребления всего того, что мы называем «знаками», «словами», «предложениями». И эта множественность не представляет собой чего-то устойчивого, наоборот, возникают новые типы языков, или, можно сказать, новые «языковые игры», старые устаревают и забываются.» (РИ 23). Представить себе всё многообразие «языковых игр» можно на подобных примерах: «отдавать приказы или выполнять их; описывать внешний вид предмета или его размеры; изготавливать предмет по его описанию (чертежу); информировать о событии; размышлять о событии; выдвигать и проверять гипотезу; представлять результаты некоторого эксперимента в таблицах и диаграммах; сочинять рассказ и читать его; играть в театре; распевать хороводные песни; разгадывать загадки; острить; рассказывать забавные истории; решать арифметические задачи; переводить с одного языка на другой; просить, благодарить, проклинать, приветствовать, молить» (Р1123).

Концепция языка как «языковых игр» повлияла в лингвистике, в первую очередь, на теорию речевых актов (равно как, впрочем, и на лингвистическую апологетику, лингвистическую терапию, философию вымысла, семантику возможных миров, концепцию семантических примитивов).

По Витгенштейну, «языковые игры» - это формы самой жизни; не только язык, а сама реальность, которую мы воспринимаем только через призму языка, является совокупностью «языковых игр». Человек встает утром по звонку будильника, кипятит воду, ест определённую пищу из определенной посуды, пишет себе задание на день, слушает радио или смотрит телевизор, читает газету, гладит собаку и разговаривает с ней, ругает правительство, едет в троллейбусе, опаздывает на работу. Все это - «языковые игры». Вся человеческая жизнь - совокупность «языковых игр».

Витгенштейн пишет: «Не принимая во внимание многообразие языковых игр, ты, вероятно, будешь склонен задавать вопросы типа: «Что такое вопрос?» - является ли он констатацией моего незнания того-то или же констатацией моего желания, чтобы другой человек сообщил мне о.? Или же это описание моего состояния неуверенности? - А призыв «Помогите!» тоже такое описание? Подумай над тем, сколь различные вещи называются «описанием»: описание положения тела в пространственных координатах, описание выражения лица, описание тактильных ощущений, описание настроения. Конечно, можно заменить обычную форму вопроса утверждением или описанием типа «Я хочу узнать.» или же «Я сомневаюсь, что.» - но от этого не сближаются друг с другом различные языковые игры.» (Ри 24).

Как известно, Витгенштейн проявлял бесконечную изобретательность в варьировании «языковых игр». Скажем, человек во время прогулки рассказывает нам о каких-то случаях своей жизни. Это - определенная «языковая игра». Но характер ее совершенно меняется, если к этому добавить, что все произошедшее с этим человеком было во сне. Ведь рассказ о сновидении - совсем иная «языковая игра» (см.: РИ, 184). Используется и такое изменение контекста: представляется, что фразы, произносимые в реальных ситуациях, звучат на театральной сцене, в спектакле. Понятно, что они приобретают совсем иной характер. А вот еще один из многочисленных примеров: «языковая игра» доклада, сообщения. В обычных случаях она предполагает повествование о чем-то, передачу какой-то информации о тех или иных реалиях. Но игре можно дать и иной поворот, изменить ее смысл, при этом ничего не меняя порой в «фактуре» игры. Так, одно и то же (вроде бы) сообщение способно служить информацией не только о предмете повествования, но и о повествующем человеке. Такое бывает, например, на экзамене, когда учитель выясняет, прежде всего, знания ученика. Тут иначе акцентированы цель и средства. Целью такой игры становится добывание информации о человеке, рассказывающем или пишущем о чем-то. Сообщение же о предмете его повествования становится вторичным, подчинено основной задаче. Ведь вопрос, на который отвечает ученик, более или менее случаен и вполне может быть заменен другим вопросом. Важен уровень его знаний. В жизни, заметим, подобные повороты игры - дело довольно частое. Нетрудно представить себе разные ситуации, в которых важно не столько содержание сообщений, сколько способ их построения, эмоциональная выразительность, доходчивость рассказа (случаи показательного урока, пробной лекции, актерского мастерства и др.).

В «языковых играх» как мысленном экспериментировании отчетливо выступает та особенность витгенштейновского метода, что он позволяет искусственно придумывать неограниченное многообразие случаев, оттеняя любую нужную для исследователя сторону дела, в том числе улавливать нюансы ("тонкие оттенки поведения", как их называет Витгенштейн). Возможности свободных вариаций здесь столь же неограниченны, как и при изобретении игр в собственном смысле слова.

В «языковых играх» применяется множество условных «подстановок» -принятие одного за другое, приписывание людям или предметам самых разных ролей по условным правилам, изменение смысловой нагрузки форм поведения, жестов, фраз и т.д.

Многообразие инструментов языка наиболее ярко выявляется в философском языке, поскольку философы вынуждены расширять языковые возможности для передачи все новых смыслов.

Таким образом, объектом исследования в настоящей диссертации выступает феномен «языковой игры» и философские тексты, возникающие в результате нее.

Предметом исследования являются разнообразные языковые средства, привлекаемые для «игры» со смыслами, которые характерны для философского способа мышления.

Научная новизна настоящего исследования заключается в попытке определения предпосылок теории «языковой игры» и философского слова, воплощающего момент движения мысли, а также в системном описании «языкового мышления» философов средствами лингвистики как «языковой игры».

Теоретическую значимость нашей работы мы усматриваем в получении некоторые характеристик «языковой игры» и философского слова в контексте теории Витгенштейна, прослеживании возможных путей исследования значений слов, встречающихся в текстах, порождаемых «языковой игрой», в отношении которых традиционные методы дефиниционного и дефиниционно-компонентного анализов оказываются неработающими.

Работа может найти практическое применение в лекционных курсах по теории языка и общему языкознанию, в обучении философии на материале оригинальных текстов, а также в практике создания словарей по языку немецкой философии.

Диссертация преследует цель исследовать в рамках научного предмета лингвистики философскую «языковую игру». Для достижения поставленной цели в работе решаются следующие задачи:

1. Исследовать теоретический аспект проблемы и понимание «языковой игры» Л. Витгенштейном;

2. Проанализировать язык философии в русле концепции «языковых игр» Витгенштейна;

3. Проанализировать «приёмы» философской «языковой игры» в текстах М. Хайдеггера;

Материал исследования представляет собой двойной корпус: тексты М. Хайдеггера и словарные статьи по анализируемым философским понятиям.

Учитывая специфику слова в философском языке, принята следующая последовательность шагов герменевтико-семасиологического метода: 1. Характеризуется мышление философа в тех аспектах, которые могут быть релевантными для интерпретации словоупотреблений;

2. Значения выявленных в тексте лексических единиц сопоставляются с данными словарей с целью подтверждения, что они не имеют достаточной понятийной определённости;

3. Анализируются разнообразные языковые средства и их назначение в философской «языковой игре»;

Построение работы определенно составом исследовательских задач. Работа состоит из введения, двух глав, заключения, а также списка словарей и библиографического списка теоретических и цитируемых работ.

Результаты исследования апробированы в докладах по теме диссертации на конференциях разного уровня, а также в курсе лекций и практических занятий по теории языка в 2000 и 2001 гг.

1. Частеречная транспозиция как элемент «языковой игры» в философском тексте // Материалы всероссийской научной конференции студентов, аспирантов и молодых учёных «Перспектива-2002». - Том 1. -Нальчик.-2002. - С. 39

2. Проблема следования правилу в работах Л. Витгенштейна // Вопросы германистики (выпуск 3). Сборник научных трудов. Пятигорск: Изд-во ПГЛУ. -2001.-С. 23-31

3. Особенности стиля и синтаксические черты в работах М. Хайдеггера // Некоторые проблемы грамматических категорий и семантики единиц языка. -Пятигорск: Изд-во ПГЛУ. - 2003. - С. 107 -128

4. Новообразования в текстах М. Хайдеггера в русле «языковой игры» // Некоторые проблемы грамматических категорий и семантики единиц языка. -Пятигорск: Изд-во ПГЛУ. - 2003. - С. 84 -107

Заключение научной работыдиссертация на тему ""Языковая игра" как лингвистический феномен"

Выводы по главе 2

Таким образом, рассмотренный нами материал философской «языковой игры» Мартина Хайдеггера приводит нас к следующим заключениям.

1). Свободное установление и нарушение собственных правил и предписаний является характерным приемом философской «языковой игры». Этим, заметим, собственно философская «языковая игра» отличается от игры вообще, где неукоснительное выполнение регламентирующих установок необходимо.

2). «Языковая игра» философов, которая на уровне смыслов представляет собой своеобразную «игру в бисер» со смыслами культуры, в плане структурных языковых характеристик проявляет себя многочисленными лексическими новообразованиями.

3). Морфологические характеристики анализируемых новообразованных слов обусловлены синтаксисом - контекстными употреблениями, сопровождающимися развертыванием смыслов.

4). Наиболее функциональными «нагруженными» в тексте Хайдеггера являются существительные. Они как бы «резюмируют» смыслы, разворачивающиеся в тексте посредством глаголов и прилагательных. Похожую роль выполняют и прилагательные, особенно там, где они образуются от других слов, а не являются результатом переосмысления. Глаголы играют в указанном отношении наименее значимую роль.

5). Появление новообразованных слов или же переосмысление форм слов, если они не обусловлены общими языковыми законами или звуковыми изменениями, являются для нас знаком философской «языковой игры», которая требует рефлексивной работы по интерпретации и выявлению смысловых стратегий философского текста.

6) «Языковая игра» на уровне синтаксиса обнаруживает себя разнообразными грамматическими приемами, обслуживающими формы философской мыслительной деятельности (парадокс, языковое и мыслительное движение по кругу, хайдеггеровские этимологии и др.)

7) Особая роль в «языковой игре» философа принадлежит «хайдеггеризмам».

8) Импровизационный игровой аспект в «языковой игре» Хайдеггера проявляется на всех языковых уровнях. Разнообразные «нарушения» нормы, затрагивающие опять таки все языковые уровни, в философском тексте играют роль предельного заострения смысла, которое адекватно может быть передано именно средствами «языковой игры».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Высказывание Л. Витгенштейна «Границы моего языка означают границы моего мира» как нельзя лучше выражает сверхзадачу проведенного нами исследования. Мы попытались, с одной стороны, теоретически описать концепцию «языковой игры» Витгенштейна, а, с другой, провести анализ «границ языка» одного из самых «свободных» мыслителей - Мартина Хайдеггера.

В основе понимания «языковой игры» лежит представление о ней как о процессе направленного (программирующего) ассоциативного воздействия на адресата, достигаемого при помощи различных лингвистических механизмов.

Способ мыслительной работы Хайдеггера представляет собой, по сути, «игру в бисер» со смыслами человеческого существования на основе создаваемых им самим языковых «правил». Поэтому выбор для анализа хайдеггеровских текстов, на наш взгляд, позволил наилучшим образом продемонстрировать идеи «философии в действии» самого Витгенштейна.

Отметим также, что при изложении концепции «языковой игры» Витгенштейна мы обращались лишь к тем её моментам, которые наиболее ярко способны проявиться в собственно «языковой игре» философов.

Как мы знаем, философия, в принципе, требует нестандартного отношения к передаваемым содержаниям, поскольку по определению должна вести к расширению границ познания. Логика движения философских смыслов с неизбежностью приводит к нестандартному «использованию» языковых возможностей.

При изучении проблемы «языковой игры», как её общей концепции, так и философского языка Мартина Хайдеггера, мы были поставлены перед рядом проблем разного уровня, решая которые, мы основывались на деятельностном понимании языка В. фон Гумбольдтом, на описании языка не изнутри его самого, а в тесной связи с сознанием и мышлением, культурой и духовной жизнью человека.

Прежде всего, мы определили для себя характерные моменты концепции «языковой игры» Витгенштейна. Для того чтобы наилучшим образом понять сущность данной концепции, мы, далее, показываем специфику вербализованного мышления на примере философских текстов М. Хайдеггера и представляем для этого как бы три плана: отношение текстов к общеязыковой норме, к философскому узусу, анализируем непосредственно речеязыковой узус данного философа как «языковую игру».

Отметим, однако, что в силу «популярности» философии Хайдеггера некоторые из его новообразованных слов и неузуальных оборотов в данное время вошли в сферу нормативности в немецком языке, и активно «проникают» в другие языки, поскольку употребляются философами всего мира, не являющимися носителями немецкого языка.

В целом, при анализе «языковых игр» философов мы сталкиваемся с двумя радикально различными ситуациями - со словом отрефлектированным и со словом нерефлектированным. В первом случае слово рефлектируется самим создателем «языковой игры», во втором случае этого не делается. Именно этот последний случай чаще всего присущ философским текстам.

Мыслительные акты, выражаемые философскими высказываниями, самими философами понимаются нерефлективно (т.е. на уровне «здравого смысла») и должны определяться нами. В нашем распоряжении имеется только один научный способ их определения - лингвистический. Всякое другое исследование зависит от лингвистического материала и должно на нём базироваться. Собственно научными данными или материалом может быть только лингвистический материал. Поставленная в работе цель исследовать философскую «языковую игру» в рамках научного предмета лингвистики определила использование методологического аппарата лингвистики в рамках герменевтико-семасиологического подхода.

Философский язык представляет собой попытку придания движению мысли языковой формы. Поскольку мысль философа устремлена к «схватыванию» сущности Бытия, то мышление всегда осуществляется на пределе возможностей - мыслительных и языковых. Этим и определяется тот факт, что «языковая игра» заложена в самой сути феномена философствования.

Феномен «языковой игры» чрезвычайно ярко проявляется в философских текстах, созданных М. Хайдеггером. Парадокс философского языка заключается в том, что он стремится к проявлению трансценденции, которая сама по себе в человеческом языке не нуждается. А потому философский язык и отличается такой изощрённостью, насыщенностью приёмов и ходов «языковой игры».

В философском тексте язык «подстраивается» под мысль, что размывает его собственные границы, но также демонстрирует его «дремлющие» (в языковой норме) потенции. В нашей работе мы постарались показать, как в текстах философа проявляется «языковая игра», каким образом ее приемы и механизмы «ограничивают» либо «освобождают» мышление философа.

Ориентированность Хайдеггера на использование аномальных, отклоняющихся от канона лексических единиц, намеренное моделирование словообразовательных, грамматических, синтаксических «ошибок» и их тиражирование в текстах, создают предпосылки для включения читающего в «языковую игру». Автором создается игровая ситуация, которая подразумевает ответное моделирование текста читателем.

Чтение таких текстов требует активного восприятия и соучастия, и поэтому философская «языковая игра» - это всегда проблема герменевтическая.

Доступными нам средствами мы попытались в какой-то, весьма ограниченной, мере ее решить. Полученные результаты мы подаем как положения, выносимые на защиту.

1. Методологический характер концепции «языковой игры» Витгенштейна определяет возможность «технического» отношения к языку философии и исследования средств философской «языковой игры» в рамках научного предмета лингвистики.

2. Нормативный аспект значения слова в философском тексте определяется постоянным «размыванием» значений слов, что приводит к постановке следующих вопросов: «как в принципе возможно философское языковое мышление?»; «какие языковые возможности в плане нарушения традиционных языковых норм и правил существуют для осуществления философского движения смыслов?».

3. Философское смыслопорождение приводит к созданию особого рода текстов, которые можно считать репрезентативными в отношении «языковой игры». Тексты Мартина Хайдеггера по своей сути представляют собой философскую «языковую игру», которую можно назвать «мышление на пределе языка». Традиционный для языкознания вопрос соотношения мышления и языка принимает вид: «Какими свойствами должен обладать язык для осуществления мышления, на которое ориентирован Хайдеггер?».

4. Свободное установление и нарушение собственных правил и предписаний является характерным приёмом философской «языковой игры». Морфологические характеристики новообразованных слов обусловлены синтаксисом - контекстными употреблениями, сопровождающимися развертыванием новых смыслов. «Языковая игра» на уровне синтаксиса обнаруживает себя разнообразными грамматическими приёмами, обслуживающими формы философской мыслительной деятельности.

Языковая игра» позволяет расширить возможности функционирования языкового знака и расширяет тем самым границы текста в целом. Отношение к языку, которое задается философским мышлением, ведет к расширению границ уже самого языка.

Языковая игра» активизирует скрытые потенции языка, заставляет размышлять о противоречивых, парадоксальных явлениях его функционирования. В «языковой игре» активно проявляются интенции языковой личности к переосмыслению старых форм и созданию новых. В дальнейшем представляется интересным проследить тенденции изменения немецкого языка в отношении того, будут ли они осуществляться в русле «вскрытых» Хайдеггером тенденций «нарушения» языковой нормы.

СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ

SuZ) „Sein und Zeit", Tübingen 1957

WdG) „Vom Wesen des Grundes", Frankfurt a. M. 1955

КМ) „Kant und das Problem der Metaphysik", Frankfurt a. M. 1951

WiM) „Was ist Metaphysik", Frankfurt a. M. 1955

WdW) „Vom Wesen der Wahrheit", Frankfurt a. M. 1954

Denken) „Was heißt Denken", Tübingen 1954

VA) „Vorträge und Aufsätze", Pfullingen 1954

SvG) „Der Satz vom Grund", Pfullingen 1958

US) „Unterwegs zur Sprache", Pfullingen 1959

PU) „Philosophische Untersuchungen", Tübingen 1953

Список научной литературыБредихин, Сергей Николаевич, диссертация по теме "Теория языка"

1. Аверинцев С.С. Символ. // Краткая литературная энциклопедия, Т.6. М., 1971

2. Адмони В.Г. Исторический синтаксис немецкого языка. М.: Высшая школа,1963. - 335 с.

3. Анц В. Диалог Хайдеггера с традицией // Философия Мартина Хайдеггера и современность. М.: Наука, 1991. - С. 53 - 61

6. Арутюнова Н.Д. Аномалии и язык // Вопросы языкознания. 1987, № 3, с. 319

7. Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл. Логико-семантические проблемы. М., 1976

8. Арутюнова Н. Д. Типы языковых значений. Оценка. Событие. Факт. М., 1988

9. Арутюнова Н.Д. К проблеме функциональных типов лексического значения //Аспекты семантических исследований. М.: Наука, 1980. - С. 156-249

10. Аспекты семантических исследований /под ред. Н.Д. Арутюновой, А А. Уфимцевой. М.: Наука, 1980. - 356 с.

11. Ахутин A.B. Дело философии // АРХЭ: Ежегодник культуро-логического семинара / Под ред. B.C. Библера. Вып. 2. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 1996.-С. 57-124

12. Ахутин A.B. Dasein (материалы к истолкованию) // Логос. № 5 - 6, 2000 (28). - С. 89 - 123

13. Баллаева Е.А. Витгенштейнова концепция мира как "микрокосмоса" // Человек. Общество. Познание. М., 1981.

14. Баллаева Е.А. Философское мировоззрение Людвига Витгенштейна: Автореф. дис.канд. филос. наук. М., 1980.

15. Бартли У. Витгенштейн // Людвиг Витгенштейн: Человек и мыслитель. - М., 1994

16. Бергсон А. Философская интуиция // Новые идеи в философии. Сб. I под ред. Н.О.Лосского и Э.Л.Радлова. Философия и ее проблемы. СПб. 1912

17. Берлянд И.Е. Игра как феномен сознания. Кемерово, "Алеф", 1992,. 1992

18. Бибихин В.В. Язык философии. М.: Изд. группа "Прогресс", 1993. - 416 с.

19. Бибихин В.В. Язык философии // Путь. № 3. - 1993а. - С. 87 - 117

20. Ван Дейк Т. Язык. Познание. Коммуникация. М.: Прогресс, 1989

21. Вандриес Ж. Язык (извлечения) // Звегинцев В.А. История языкознания XIX-XX веков в очерках и извлечениях. М.: Просвещение, 1964. - Часть I

22. Васильев Л.М. Современная лингвистическая семантика, М.: Высшая школа, 1990.- 175 с.

23. Вейш Я. Учение Л.Витгенштейна и религиозная философия // Проблема человека в современной буржуазной философии. М., 1988. С. 83-87.

24. X Всесоюзная Конференция по логике, методологии и философии науки (24-26 сент. 1990 г.). Минск, 1990. Секция 10. Методология и философиягуманитарных наук. Коллоквиум "Людвиг Витгенштейн и философская мысль XX века".

25. Витгенштейн Л. О достоверности // Вопросы философии. 1991. N2. С.67-120

26. Вригт фон Г.Х. Логика и философия в XX веке - Вопросы философии, 1992, № 8

27. Вригт фон Г.Х. Объяснение и понимание // Г-Х. фон Вригт. Логико-философские исследования. Избранные труды. М.: Прогресс, 1986. - С.75-241

28. Вяккерева С.Д. Особенности взаимодействия философских культур (на примере диалога французского гегелеведения XX в. с Гегелем) // Диалектика и культура. Тезисы докладов межвузовской научной конференции. Пермь, 1995. -С. 127-129

29. Гадамер Х.Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики, пер. с нем. М.: Прогресс, 1988. - 704 с

31. Гафаров Х.С. Концепция языка у Ганса-Георга Гадамера // Структура и методология современной зарубежной философии: проблемы исследования и преподавания. Тезисы межвуз. конференции. СПб.: 1993. - С. 23 - 24

32. Гаспаров Б.М. Лингвистика языкового существования. Язык. Память. Образ. М., 1996.

33. Гловинская М.Я. Активные процессы в грамматике (на материале инноваций и массовых языковых ошибок) // Русский язык конца XX столетия (1985-1995). М„ 1996, с. 237-305

34. Гончарова Л.Ф. Контекстуальные модификации как способ актуализации семантики фразеологических единиц в поэтической речи. // Взаимодействие языковых уровней в сфере фразеологии. Волгоград, «Перемена», 1996

35. Горский Д.П. Вопросы абстракции и образование понятий. М.: Наука, 1961.-51 с

36. Грановская Л.М. О языке русской философской литературы XX века // Филологический сборник. М.: Ин-т. русского языка им. В.В. Виноградова РАН, 1995.-С. 127-131

37. Григорьев В.П. Словотворчество и смежные проблемы языка поэта. М., 1986

38. Григорян Г.П. Витгенштейн и проблема солипсизма // Методологические проблемы исследования и критики современной буржуазной философии. Ч. 1. М„ 1986. С. 45-48.

39. Григорян Г.П. Л.Витгенштейн и П.Стросон о проблеме чужих сознаний // Историко-философский ежегодник,86. М., 1986. С. 191-207.

40. Григорян Г.П. Философия сознания Л.Витгенштейна: Проблемы интерпретации // Современная аналитическая философия. Вып. 3. М., 1991.

41. Гридина Т.А. Языковая игра: стереотип и творчество. Екатеринбург, 1996

42. Гринцер Н.П. Лингвистические основы раннегреческой философии // Язык о языке / Под общим руководством и редакцией Н.Д. Арутюновой. М.: Языки русской культуры. - 2000. - С. 45 - 62

43. Гройс Б.Е. Философия и время // Логос. Ленинградские международные чтения по философии культуры. Кн. 1. Разум, духовность, традиции. Л.: ЛГУ, 1991.-С. 5-32

44. Грязнов А.Ф. Концепция противоположностей Витгенштейна в историко-философском контексте // Науч. докл. высш. шк. Филос. науки. 1983. № 1. С. 96-103.

45. Грязнов А.Ф. Аналитическая "философия сознания": вокруг Витгенштейна // Современная аналитическая философия (сб. обзоров). М., 1988. Вып. 1. С. 110-126.

46. Грязнов А.Ф. Философия математики Л.Витгенштейна // Методологический анализ оснований математики. М., 1988. С. 82-93.

47. Грязнов А.Ф. Язык и деятельность. Крит, анализ витгенштейнианства: Автореф. дис. д-ра филос. наук. М., 1990.

48. Гулыга А.В. Немецкая классическая философия. М.: Мысль, 1986. - 334 с.

49. Гумбольдт В.фон. О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества // В. фон Гумбольдт. Избранные труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1984. - С.35-298.

50. Доброхотов А. Мысль и образ: возможность встречи // Произведенное и названное. Философские чтения, посвященные М.К. Мамардашвили. М.: Ас1 Маг^пет. - 1998. -С. 13- 81

51. Дорошевский В. Элементы лексикологии и семиотики. М.: Прогресс, 1973.-285 с.

52. Драгов К. Философский язык как элемент культуры // Вопросы общественных наук. Актуальные вопросы современной философской науки. -Киев: Лыбидь, 1991. С. 24 - 29

53. Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? М.: ин-т экспериментальной социологии, СПб: Алетейя, 1998. -257 с

54. Заиченко Г.А. Проблема соотношения философии языка и языка философии // Логика, методология, философия науки. XI международная конференция. Секция 12. Философия языка. М. Обнинск, 1995 - С. 24 - 28

55. Заиченко Г.А. Метафизика и язык философии // Историко-философский ежегодник"96. М.: Наука, 1997. - С. 402 - 417

56. Земская Е. А. Словообразование как деятельность. М., 1992

57. Земская Е.А. Активные процессы современного словопроизводства // Русский язык конца XX столетия (1985 1995). М., 1996, с. 90-141

58. Зубова Л.В. Частеречная трансформация как троп в современной поэзии (взаимодействие рефлексов бывшего перфекта) (в печати)

59. Изотов В.П., Панюшкин В.В. Неузуальные способы словообразования. Конспекты лекций к спецкурсу. Орел, 1997

60. Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука // Соч. в шести томах. Т. 4, ч.1. С.67-209

61. Каламова H.A. К вопросу о переходности одних частей речи в другие // Русский язык в школе, 1961, № 5, с. 56-59

62. Клепп JI. Ричард Рорти: философ парадокса. М., Диалог-США, 1992, № 50

63. Ко духов В.И. Семантическая переходность как лингвистическое понятие // Семантика переходности. JI., 1977

64. Козлова М.С. Концепция знания в философии JI.Витгенштейна: Автореф. дис. канд. филос. наук. JI., 1965.

65. Козлова М.С. Проблемы философии языка: Автореф. дис. д-ра филос.наук. Л., 1973.

66. Козлова М.С. Логика и реальность (К критике концепции логического отображения реальности в "Логико-философском трактате" Л.Витгенштейна) // Вопр. философии. 1965. № 9.

67. Козлова М.С. Концепция знания в философии Л.Витгенштейна // Современная идеалистическая гносеология. М., 1968.

68. Козлова М.С. Философия и язык. М.: Мысль, 1972. 256 с.

69. Комлев Н.Г. Компоненты содержательной структуры слова. М., Наука, 1969

70. Копцев И.Д. К вопросу о субъективно-речевой структуре философского текста (на материале философской прозы И. Канта) // Кантовский сборник. -Калининград: КГУ, 1990 С. 89 - 97

71. Кубрякова Е.С. Деривация, транспозиция, конверсия // Вопросы языкознания, 1974, № 5, с. 64-76Кубрякова Б.С. Части речи в ономасиологическом освещении. М.: Наука, 1978. - 75 с.

72. Кубрякова Б.С. Типы языковых значений. М.: Наука, 1981 .-199 с.

73. Кубрякова Б.С. Актуальные проблемы современной семантики. М.: Изд-во МГПИИЯ им. М. Тореза, 1984. - 130 с

74. Кюнг Г. Онтология и логический анализ языка. - М., ДИК, 1999

75. Левин А., Строчков В. В реальности иного мира. Лингвосемантический текст. (Попытка анализа и систематизации) // Лабиринт-эксцентр, 1991, № 3, с. 74-85

76. Левин А., Строчков В. Полисемантика. Лингвопластика. Попытка анализа и систематизации // Индекс, 1990, № 1, с. 347-355

77. Литвинов В.П. Технический подход к языковому средству в текстах М. Хайдеггера (предварительнаые результаты исследования // Реализация языковых единиц в тексте: Сб. науч. тр. Свердловск, 1986. - С.82-87.

78. Литвинов В.П. Типологический метод в лингвистической семантике. -Ростов-на-Дону: Изд. Ростовского университета, 1986.-168 с.

79. Литвинов В.П. Снитко Т.Н. Номинализация и номинация. Пятигорск, 1988, - 53 с. - Деп. в ИНИОН АН СССР 17.05.88, N33936

80. Лукин М.Ф. Критерии перехода частей речи в современном русском языке // Филологические науки, 1986, № 3, с. 49-56

81. Лыков А.Г. Современная русская лексикология (русское окказионалльное слово). М., 1976

82. Майданов A.C. Новый подход к логико-философскому парадоксу // ж. Полигнозис. № 3. - 1998. - С. 34 - 46

83. Малахов В. Герменевтика и традиция // Логос. № 1. - 1999 (11). - С. 3 - 10

84. Малкольм Н. Мур и Витгенштейн о значении выражения «Я знаю» // Философия. Логика. Язык. М., 1987

85. Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М.: Изд. группа "Прогресс".- 1992.-415 с.35.

86. Мамардашвили М.К. Искусство мыслить // ж. Даугава. № 4. - 1995 (192). -Riga: Daugava. - С. 88 - 90

87. Мамардашвили М. К., Пятигорский А. М. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке. М.: Школа "Языки русской культуры", 1997. С. 68.

88. Меркулова М.Г. Морфологическая транспозиция в современном русском языке. Автореферат диссертации на соискание ученой степени канд. филолог, наук, М., 1997

89. Никитин М.В. Основы лингвистической теории значения. М.: Высшая школа, 1988. - 165с

90. Николина H.A. "Скорнение" в современной речи // Язык как творчество М., 1996, с. 309-318

91. Новиков Л.А. Противоречие как прием // Филологический сборник. М.: Ин-т руского языка им. В.В. Виноградова РАН. - 1995. - С. 326 - 338

92. Норман В.Ю. Грамматика говорящего. СПб, 1994

93. Отовсюду В., Левин А. Биомеханика. Стихотворения // Новое литературное обозрение, 1996, № 19, с. 284-286

94. Павлов В.М. Понятие лексемы и проблема отношений синтаксиса и словообразования. Л.: Наука, 1985. - 300 с.

95. Плотников БА. Основы семасиологии. Минск: Вышейш. шк., 1984,- 223 с.

96. Подорога В.А. Erectio. Геология языка и философствование М. Хайдеггера // Философия Мартина Хайдеггера и современность. М.: Наука, 1991. - С. 102 -120

97. Принципы и методы семантических исследований /Под ред. В.Н. Ярцевой и др. М.: Наука, 1976. - 379 с

98. Пятигорский A.M. О некоторых теоретических предпосылках семиотики // Сб. статей по вторичным моделирующим системам. Тарту, 1973

99. Ревзина О.Г. Поэтика окказионального слова // Язык как творчество. М., 1996, с. 303-309

100. Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М. Медиум. 1995 Рорти Р. Витгенштейн, Хайдеггер и гипостазирование языка // Философия Мартина Хайдеггера и современность. М.: Наука, 1991. - С. 121 -131

101. Руденко Д.И. Лингвофилософские парадигмы: границы языка и границы культур // Философия языка: в границах и вне границ. Международная серия монографий 1. Харьков: Око. - 1993. - С. 101-173

102. Руднев В. Текст и реальность: Направление времени в культуре // Wiener slawistischer Almanach, В. 17, 1986

103. Рыклин M.K. Сознание в речевой культуре // Сознание в социокультурном измерении. М.: Ин-т философии АН СССР. - 1990. - С. 8 - 27

104. Сидоров Е.В. Основы коммуникативной лингвистики. М.: ВКИ, 1986

105. Сидоров E.B. Проблемы речевой системности. М.: Наука, 1987

106. Смирнов В.И. Язык философии // Искусство и культура. Методологические и методические вопросы. СПб., 1993. - С. 53 -56

107. Смит Б. К непереводимости немецкой философии // Логос № 5-6. 2000 (26). - С. 124 - 139

108. Снитко Т.Н. Опыт построения общей теории номинализаций (на материале японского, английского, немецкого и русского языков. Дисс. .канд. филол. наук. - Саратов 1987 - 193 с.

109. Снитко Т.Н. Предельные понятия в Западной и Восточной лингвокультурах. Пятигорск 1999 - 157 с.

110. Степанов Ю.С., Проскурин С.Г. Смена «культурных парадигм» и ее внутренние механизмы // Философия языка: в границах и вне границ. Международная серия монографий 1. Харьков: Око, 1993. - С. 13 - 36

111. Степанова М.Д., Флейшер В. Теоретические основы словообразования в немецком языке. М.: Высшая школа, 1984. - 264 с

112. Телия В.Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц. -М.: Наука, 1986.- 141 с.

113. Телия В.Н. Типы языковых значений. Связанное значение слова в языке. -М.: Наука, 1981.-269 с.

114. Уинч П. Идея социальной науки. М.: Пирамида, 1996

115. Улуханов И.С. Единицы словообразовательной системы русского языка и их лексическая реализация. М., 1996

116. Уфимцева АА. Лексическое значение. Принципы семасиологического описания лексики. М.: Наука, 1986. - 239 с

117. Уфимцева АА. Семантика слова // Аспекты семантических исследований,- М.: Наука, 1980. С.5-80.

118. Фейербах Л. Избранные философские произведения. В 2-х томах. М„ 1955.Т.2. - 942с.

119. Хайдеггер М. Письмо о гуманизме // Проблема человека в западной философии. М„ 1988. С. 301 - 335

120. Хайдеггер М. Основные понятия метафизики // Вопросы философии. 1989 N9.-C. 147-168

121. Ханпира Эр. Об окказиональном слове и окказиональном словообразовании // Развитие словообразования современного русского языка. М„ 1966

122. Хейзинга Й. Homo ludens. М., 1992

123. Хлебников В. Творения. М., 1986

124. Шаумян С. Абстракция в современной лингвистике // Логос. № 1, 1999 (11).-С. 186-213

125. Шигуров В.В. Переходные явления в области частей речи в синхронном освящении. Саранск, 1987

126. Шмелев Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики. М.: Наука, 1973.- 279 с.

127. Щедровицкий Т.П. "Языковое мышление и его анализ"// Избранные труды. М.: Шк. Культ. Полит., 1995 Ь. - С. 449 - 465

128. Эльконин Д.Б. Психология игры. М., 1978

129. Языковая номинация. Виды наименований. М.: Наука, 1977. - 357 с.

130. Яковлева Г. В. Философия и культура: образы языка // Наука и феномен культуры. Межвуз. сборник научных трудов. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1999. С. 87 - 89

131. Янко-Триницкая Н. А. Продуктивные способы и образцы окказионального словообразования // Актуальные проблемы русского словообразования. Ташкент, 1975, с. 413-418

132. Янко-Триницкая H.A. Междусловное наложение // Развитие современного русского языка. 1972. М., 1975, с. 255-255Abel Th. The Operation Called Verstehen // The American Journal of Sociology. 1948. vol. 54, n.3. - p.211-213.

133. Abel Th. Verstehen I and Verstehen II // Theory and Decision. 1965. N6. -p.99-106.

134. Adorno Th. Philosophische Terminologie. In 2 Bd. Frankfurt а. M.: Suhrkamp Verlag, 1973. Bd. 1-226 S.

135. Bayer К J. Sprechen und Situation. Aspekte einer Theorie der sprachlichen Interaktion. 2. Aufl. Tübingen: Max Niemeyer, 1984. - XXXVIII+190S.

136. Biella Burkhard. Eine Spur ins Wohnen legen. Entwurf einer Philosophie des Wohnens nach Heidegger und über Heidegger hinaus. Düsseldorf: Parerga, 1998.

137. Blackall Eric A. Die Entwicklung des Deutschen zur Literatursprache, 17001775. Stuttgart: J.B. Metzlersche Verlagsbuchhandlung, 1966. - 523 S.

138. Bloch E. Subjekt Objekt. - Berlin: Aufbau - Verlag, 1951 -476 S

139. Bodammer Th. Hegels Deutung der Sprache. Hamburg: Felix Meiner, 1969. -VIII+304S.

140. Bollnow 0. Studien zur Hermeneutik. Bd.I. Zur Philosophie der Geisteswissenschaften. Freiburg - München: Karl Alber, 1982. - 344 S

141. Burger H. Deutsche Sprachgeschichte und Geschichte der Philosophie//Sprachgeschichte. Ein Handbuch zur Geschichte der deutschen Sprache und ihrer Erforschung. Berlin - New York: W. de Gruyter, 1984. Halbbandl.-S.101-111.

142. Deutsche Wortgeschichte. Hrsg. von Maurer F., Rupp H. 3., neubearb. Auflage. In 3 Bd: Bd.I, 1974, Bd.II, 1974, Bd.III, 1978. Berlin. - New York: W.de Gruyter. -581 S.+697 S.+231S

143. Dolezel L. Narrative worlds // Sound, sign and meaning / Ed. L.Matejka. Ann Arbor, 1979.

144. Erben J. Zum Gebrauch der sogenannten Ge-Abstrakta // Beiträge zur Geschichte der deutschen Sprache und Literatur. Halle (Saale): VEB Max Niemeyer Verlag, 1953. - Bd. 75. - H. 1. - S. 314 - 320

145. Gadamer H.-G. Hegels Dialektik. Sechs hermeneutische Studien. 2. verm. Auflage. Tübingen: J.B.C. Mohr (Paul Siebeck), 1980. - 112 S.

146. Glockner H. Der Begriff in Hegels Philosophie. Tübingen: Verlag von C.B.Mohr (Paul Siebeck), 1924.

147. Grimm W. Bericht über das deutsche Wörterbuch//Deutsches Lesebuch vo Luther bis Liebknecht. Verlag Philipp Reclamjun. Leipzig, 1988. - 480 S.

148. Heidegger M. Unterwegs zur Sprache. 10 Aufl.- Stuttgart: Neske, 1993 - 270 S.

149. Heidegger M. Sein und Zeit (1927). Tubingen, 71953; 161993 / рус пер.: Бытие и время. М., 1997; Herrmann F.-W. von Hermeneutische Phänomenologie des Daseins. Bd.I, Frankflirt а. M., 1987.

150. Heintel E. Sprachphilosophie // Deutsche Philologie im Aufriss. 3. Lieferung Hrsg. von Prof. Dr. W. Stammler. Berlin - Bielefeld - München, oJ. - S.454 - 498

151. Hösle V. Hegels System: Der Idealismus der Subjektivität und das Probien der Intersubjektivität: In 2 Bd. Bd. 1. Hamburg: Felix Meiner, 1987. - IX+275 S.

152. Humboldt W. Über die Verschiedenheit des menschlichen Sprachbaues imd ihren Einfluß auf die geistige Entwicklung des Menschengeschlechts.- Berlin, 1836. Faksimile-Nachdruck, 1936. - 340 S.

153. Jaeger W. Studien zur Entstehungsgeschichte der Metaphysik des Aristoteles. Berlin 1912, 136f. а также Joseph Owens: The Doctrine of Being in the Aristotelian «Metaphysics». Toronto 1963.

154. Jakobi H. Über den nominalen Stil des wissenschaftlichen Sanskrits // Indogermanischen Forschungen- . Berlin: W.D.E. Gruiter, 1903. - H. 14. - S. 236 -251

155. Kozlova M. Die Linguistische Konzeption der Philosophie und der Philosophischen Irrtummer // Studien fiir Geschichte der westlichen Philosophie. Frankflirt a/M., 1986. S. 221-243.

156. Kuchar J. К общей характеристике номинации // Travaux linguistique de Prague, 3. Prague: Academia, 1963. Str. 118 - 130

157. Kurth R. Über den Gebrauch der Bildungen auf -ei, -erei und -elei // Beiträge zur Geschichte der deutschen Sprache und Literatur. Halle (Saale): VEB Max Niemeyer Verlag, 1953. - Bd. 75. - H. 3. - S. 442 - 451

158. Kurth R. Bildung und Gebrauch der Wörter auf -ung // Beiträge zur Geschichte der deutschen Sprache und Literatur. Halle (Saale): VEB Max Niemeyer Verlag, 1956. - Bd. 78. - H. 1/2. - S. 307 - 316

159. Lipps H. Untersuchungen zu einer hermeneutischen Logik / Werke. 4Aufl. Frankflirt a.M.: Vittorio Klostermann, 1976. Bd.II. -142 S.

160. Mehring F. Über Sprache und Stil // Gesammelte Schriften. Bd. 12. Berlin, 1976,-S. 209-218.

161. Nerius D. Untersuchungen zur Herausbildung einer Nationalen Norm der deutschen Literatursprache im 18. Jahrhundert. Halle: Niemeyer, 1967. - 148 S.

162. Parret H. & Bouveresse J. ed. Meaning and Understanding. Berlin -New York: W. de Gruyter, 1981. - X + 442 p.

163. Paul H. Deutsche Grammatik. 5. Aufl. Halle (S): Max Niemeyer, 1958. Bd. L -XIX + 378 S.

164. Porzig W. Die Leistung der Abstrakta in der Sprache // Blätter für deutsche Philosophie. Berlin, 1930/31. - Bd. 4 - H.l Sprache une Bedeutung. - S. 66 ß 77

165. Röttges H. Der Begriff der Methode in der Philosophie Hegels. Meisenheim am Glan: Verlag Anton Hain, 1976 / Monographie zur philosophischen Forschung 148.-VI+361 S

166. Schippan Th. Die Verbalsubstantive in der deutschen Sprache der Gegenwart. -Diss. Karl-Marx-Universität Leipzig, 1967. 298 S.

167. Schöfer E. Die Sprache Heideggers. Pfullingen: Günther Neske, 1962. -312 S.

168. Stegmuller W. Kripkes Deutung der Spatphilosophie Wittgensteins // W.Stegmuller Die Hauptstrommungen des Gegenwartsphilosophie. Stuttgart., Alfred Kroner Verlag, Bd.4., 1989.

169. Steinthal H. Die Sprachwissenschaft Wilh. v. Humboldt"s und die Hegelische Philosophie. Berlin: Ferd., Dummlers Buchhandlung 1848. - 170 S./ Photomechanischer Nachdruck Georg Olms Verlag, Hildesheim - New York 1971.

170. Wenzel Uwe. Die Problematik des Gründens beim späten Heidegger. Rheinfelden: Schäuble, 1986.175. .Wittgenstein L. On certeinty. Ox., 1980.

171. Wittgenstein L. Philosophical investigations. Oxford, 1953. - 128 p

172. СПИСОК СЛОВАРЕЙ И СПРАВОЧНИКОВ

173. БЭС. Языкознание. Под. ред. В.Н. Ярцевой. Научное издательство. Большая Российская энциклопедия. М., 1998

174. Культурология. XX век. Словарь. СПб., 1997.

175. Кто есть кто в современной культуре. М., 1992.

176. Лингвистический энциклопедический словарь, М., 1990.

177. Литературный энциклопедический словарь. М. Советская энциклопедия. 1987. 752 с.

178. Apel К.О. Das Verstehen (Eine Problemgeschichte als Begriffsgeschichte // Archiv für Begriffsgeschichte. Bausteine zu einein historischen Wörterbuch der Philosophie. Bonn: Bouvier u. Co Vrl, 1955. Bd. 1. - S. 142-199.

179. Apel M. Philosophisches Wörterbuch. 3. Aufl.- Berlin: W. de Gruyter u. Co., 1950.

180. Apel M., Ludz P. Philosophisches Wörterbuch. 6. Aufl.- Berlin New York: W. de Gruyter, 1976.

181. Baumann J. Wölfische Begriffsbestimmungen. Ein Hilfsbüchlein beim Studium Kants. Leipzig: Verlag der Dürrschen Buchhandlung, 1910

182. Brugger W. Philosophisches Wörterbuch. Freiburg - Basel - Wien, 1967

183. Bulitta E. und H. Wörterbuch der Synonyme und Antonyme. Wolfgang Krüger Verlag, 1983 (Bullita).

184. Deutsches Wörterbuch von J. imd W. Grimm. In 16 Bd. Bd. 1, 1854, Bd.3 Bd. 12, Abt. 1,1912- Leipzig: Verlag von S. Hirzel (DW)

185. Europaeische Enzyklopaedie zu Philosophie und Wissenschaften,B.l-4, Hamburg, 1990.

186. Glockner H. Hegel-Lexicon in 2 Banden // Hegel G.W.F. Sämtliche Werke Jubiläumsausgabe. Bd.23. Lief.2, Lief.3, Lief.4. Stuttgart: Fromanns Vena 1935.

187. Handbuch Philosophischer Grundbegriffe. Hrsg. v. H. Klings, H.M. Baumgartner u. C. Wild. Bd.l., Bd.2. München: Kösel Verlag, 1973.

188. Heibig G., Schenkel W. Wörterbuch zur Valenz und Distribution deutscher Verben Leipzig: VEB Bibliographisches Institut, 1975

189. Hermann Glockner: Hegel-Lexikon. Stuttgart 1935, XIII.

190. Historisches Wörterbuch der Philosophie Bd.l, 1971, Bd.2. Stuttgart - Basel: Schwabe u. Co. Verlag, 1972.

191. Hoffmann P.F.L. Wörterbuch der deutschen Sprache nach dem Standp ihrer heutigen Ausbildung. 7. Aufl. Leipzig: Friedrich Brandstetter, 1910.

192. Jakobs W. Bewußtsein // Handbuch Philosophischer Grundbegriffe. Hrsg. v. H. Kj-ings, H.M. Baumgartner und C. Wild. Bd. 1. München: Kosel Verlag, 1973.-S. 235-238.

193. Rrug"s encyklopädisch philosophisches Lexicon. 2. Aufl. - Leipzig: Brockhaus, 1832.

194. Kuhlenkampf T. A. Erkennen //Handbuch Philosophischer Grundbegriffe. Hrsg. v. H. Krings, H.M. Baumgartner und C. Wild. Bd.2. München: Kosel Verlag, 1973.- S. 397-401.

195. Lexikon der deutschen Synonyme. Eltville am Rhein: Bechtermunz Verlag, -1989.

196. Lossius. Neues philosophisches allgemeines Real Lexikon. Bd. 1.- Erfurt, -1803-1805.

197. Mauthner F. Wörterbuch der Philosophie. Neue Beiträge zu einer Kritik der Sprache. 2. Auflage. Bd. 1. Leipzig: Verlag von Felix Meiner, 1923.

198. Paul H. Deutsches Wörterbuch. Achte Auflage bearb. v. A-Schirmer. Halle (Saale): Max Niemeyer Verlag, 1961.

199. Philosophisches Lexicon, darinnen die Erklärungen und Beschreibungen aus dem f.t.t. hoch-berühmten Welt Weisen Herrn Christian Wolffens, sämtlichen teutschen Schriften, seines philosophischen Systematis. - Hsg. von HA.MeiBner, 1737.

200. Philosophisches Wörterbuch. Begründet von Heinrich Schmidt. 13. neubearbeitete Auflage von J. Streller. Stuttgart: Alfred Kröner Verlag, 1955.

201. Philosophisches Wörterbuch. Herausgeber Klaus G. u. Buhr M. Bd. 1, Bd.2. -Leipzig: VEB Bibliographisches Institut, 1975.

202. Philosophisches Wörterbuch. Schischkoff G. Alfred Kröner Verlag, 1978.

203. Ratke H. Handlexikon zu Kants Kritik der reinen Vernunft. Leipzig: Felix Meiner, 1929 - VI+329 S.Philosophische Bibliothek. Bd.37b.

204. Synonymwörterbuch. Leipzig: VEB Bibliographisches Institut, 1985.

205. Valentiner Th. Sachregister//Kant I. Kritik der reinen Vernunft. Leipzig: Verlag Philipp Reclam, 1979 - S.911-998

206. Wörterbuch der philosophischen Begriffe. Hrgs. Von HoffmeisterJ. 2. Aufl.-Hamburg: Verlag von Felix Meiner, 1955.

207. Wörterbuch der deutschen Gegenwartssprache. Hrsg. von K-lappenbach F und Steinitz W. In 6.Bd. Bd. 1, Bd.2, Bd.6. Berlin, 1974 (Klappenbach).

208. Wörterbuch der deutschen Sprache in Beziehung auf Abstammung und Begriffsbildung. Von Konrad Schwenck. Frankfurt a. M.: Sauerlander"s Verlag, 1855.

209. Wörterbuch der deutschen Sprache. Hrsg. von Campe J.H. In 6.Bd. Bd. 1, Bd.5. Braunschweig, 1807.

210. Wörter und Wendungen. Wörterbuch zum deutschen Sprachgebrauch. H von Agricola. Leipzig: VEB Bibliographisches Institut, 1977 (Agricola)

ЯЗЫКОВЫЕ ИГРЫ -

ЯЗЫКОВЫЕ ИГРЫ - понятие современной неклассической философии языка, фиксирующее речевые системы коммуникаций, организованные по определенным правилам, нарушение которых означает разрушение Я.И. или выход за их пределы. Понятие Я.И. введено Витгенштейном, являясь одной из важнейших категориальных структур в его поздних произведениях. Я.И. являются наиболее существенной формой презентации языка как в процессе овладения им (обучения языку, осуществляемое посредством включения субъекта в определенные нормативные системы речевых коммуникаций), так и в процессе ставшей языковой динамики (усложнение словоупотреблений в речевых коммуникациях как Я.И.). В концепции Я.И. Витгенштейна получает новое истолкование введенное Э. Шпрангером (1922) понятие «форм жизни»: конституирование форм жизни как определенных вариантов социокультурной артикуляции человеческого бытия фундировано именно речевой практикой Я.И., - базовые параметры последних оказываются содержательными детерминантами форм жизни, задавая им такие характеристики, как конвенциальная основа, нормативность правил и др. Вместе с тем, Я.И., переводя речевую (и - соответственно - социокультурную) реальность в игровую плоскость, очерчивают горизонт возможных миров индивидуального и социокультурного опыта как не совпадающих с наличными, ибо, с одной стороны, в выборе правил языка, как и в выборе игры как набора игровых правил, человек ничем извне не ограничен (ср. с «принципом терпимости» Карнапа), а с другой - соблюдение требования интерпретируемости модельной семантики заложено в самой основе конституирующего игру языка. По Витгенштейну, словоупотребление вообще не может быть неправильным: во-первых, потому, что построение речи подчинено соответствующим конвенциям, обеспечивающим соблюдение правил языковой организации, а во-вторых, потому, что «правильного» (как единственно правильного, правильного в отличие от возможного неправильного) словоупотребления вообще не существует, иначе Я.И. были бы невозможны как таковые. Теория Я.И. Витгенштейна находит свое дальнейшее развитие, с одной стороны, в модальной семантике и эпистемологии, с другой - в философии постмодерна. Так, в игровой модели языка Хинтикки зафиксированная в грамматической структуре предложения ситуация артикулируется как игровая, апплицируясь на таких «игроков», как «Я» и «реальность», - и если первый «игрок» ориентирован на верификацию содержания высказывания, то второй - на его фальсификацию, что задает принципиальную гипотетичность языковых моделей, содержание которых выступает как «возможные миры». В философии постмодерна понятие «Я.И.» фиксирует плюральность нарративных практик (см. НАРРАТИВ) - в противоположность характерному для «эпохи больших нарраций» жесткому «дискурсу легитимаций», исключающему саму возможность игры как свободы (Лиотар). Игровая аргументация фундирует идею Дерриды о децентрированности текста (аргумент от противного и к игре): ни семантический, ни аксиологический центр текста невозможен, ибо «функцией этого центра было бы... прежде всего гарантировать, чтобы организующий принцип структуры ограничивал то, что мы можем назвать свободной игрой структуры» (Деррида). Идея Я.И. лежит в самой основе постмодернистической концепции Читателя как источника смысла, ибо в процессе чтения «все трое» (т.е. читатель, текст и автор) «являют собою единое и бесконечное поле для игры письма» (Л. Перрон-Муазес). И в целом «формы протекания всякого разговора можно... описать понятием игры», и «основное состояние игры, которое должно быть наполнено ее духом - духом легкости, свободы радости от удачи - и заполнять им играющего, является структурно близким состоянию разговора, в котором язык является истинным» (Гадамер). По Гадамеру, «протекание всякого разговора можно... описать понятием игры», и Я.И. могут реализовывать себя как в коммуникативной сфере (»духовная реальность языка есть реальность Pneuma, духа, который объединяет Я и Ты... В любом разговоре господствует дух открытости и свободного перетекания Я в Ты»), так и в рафинированной сфере интеллектуальной рефлексии (»игра речей и объектов доигрывается во внутренней беседе души с самой собой, как прекрасно назвал мышление Платон»). - Однако, в любом случае, «очарование игры для играющего сознания заключено в растворении себя самого во взаимосвязи движений, которая обладает собственной динамикой» (Гадамер). В «трансцендентально-герменевтической концепции языка» Апеля Я.И. понимаются как «сплетенные с жизненной практикой прагматические квази-единицы коммуникации и взаимопонимания». Апелем вводится также понятие «трансцендентальных Я.И.» как Я.И. идеального (в нормативном смысле) «коммуникативного сообщества»: «эти идеальные Я.И. предвосхищаются каждым, кто следует правилу.., как реальная возможность той Я.И., в которую он включен, а это значит - предполагаются как условие возможности и значимости его образа действий как осмысленного». Но если пред-игра относима к Я.И., то с той же степенью правомерности это можно утверждать и о пост-игре: «...философ как критик языка должен отдавать себе отчет в том, что, занимаясь описанием Я.И., он сам осуществляет специфическую Я.И., которая находится в рефлексивном и критическом отношении ко всем возможным Я.И.». В такой системе отсчета интерсубъективность значений языковых выражений обосновывается Апелем не через характерную для философской классики ссылку на абсолют абстрактно-универсального сознания, но посредством апелляции к коммуникативно значимому принципу «критического образования консенсуса», безоговорочно оправданного и неуязвимого в своей операциональности: «познавательно-критическое сомнение никогда не может поставить под вопрос семантико-прагматическую связность уже используемой Я.И.» Я.И. принципиально коммуникативна, и в этом отношении предполагает понимание как взаимопонимание: язык как «трансцендентная величина» выступает «условием возможности и значимости диалогического понимания и понимания самого себя». Я.И. есть, прежде всего, интерсубъективная коммуникация, «которая не может быть сведена к языковой передаче информации.., а является одновременно процессом достижения согласия». В этом контексте, начиная с трактовки Я.И. Апелем, в позднем постмодерне оформляется вектор, связанный с реабилитацией понимания в идущем от экзегетики классическом герменевтическом смысле этого слова: «говорить - это значит говорить кому-нибудь», и любая речь - даже самая непонятная - «рождается в понимании и для понимания» (Гадамер). Если, пользуясь терминологией Э. Финка, можно сказать, что Витгенштейн понимал под Я.И. игру-game, то Я.И., по Апелю, - это игра-play. И такая трактовка Я.И. как взаимопонимающего диалога предполагает отказ от идеи произвольной «деконструкции» (Деррида), «означивания» как тек-стопорождения (Кристева) и т.п. процедур субъектного наполнения текста смыслом, ибо в рамках коммуникативного акта такой подход означал бы обрыв коммуникации. - Только обоюдная установка на понимание как реконструкцию имманентного смысла любого речевого акта и текста может сделать Я.И. принципиально возможной. Теория Я.И. широко используется в современной философии, применяется в исследованиях по общей семантике (Р. Хаякава) и сценарной социально-психологической «теории конфликта» (А. Рапопорт).

Новейший философский словарь . 2009 .

Языковые Игры

понятие современной неклассической философии языка, фиксирующее речевые системы коммуникаций, организованные по определенным правилам, нарушение которых означает разрушение Я.И. или выход за их пределы.

понятие современной неклассической философии языка, фиксирующее речевые системы коммуникаций, организованные по определенным правилам, нарушение которых означает разрушение Я.И. или выход за их пределы. Понятие «Я.И.» введено Витгенштейном, являясь одной из важнейших категориальных структур в его поздних произведениях. Я.И. являются наиболее существенной формой презентации языка как в процессе овладения им (обучения языку, осуществляемое посредством включения субъекта в определенные нормативные системы речевых коммуникаций), так и в процессе ставшей языковой динамики (усложнение словоупотреблений в речевых коммуникациях как Я.И.). В концепции Я.И. Витгенштейна получает новое истолкование введенное Э. Шпрангером (1922) понятие «форм жизни»: конституирование форм жизни как определенных вариантов социокультурной артикуляции человеческого бытия фундировано именно речевой практикой Я.И., - базовые параметры последних оказываются содержательными детерминантами форм жизни, задавая им такие характеристики, как конвенциальная основа, нормативность правил и др. Вместе с тем, Я.И., переводя речевую (и - соответственно - социокультурную) реальность в игровую плоскость, очерчивают горизонт возможных миров индивидуального и социокультурного опыта как не совпадающих с наличными, ибо, с одной стороны, в выборе правил языка, как и в выборе игры как набора игровых правил, человек ничем извне не ограничен (ср. с «принципом терпимости» Карнапа), а с другой - соблюдение требования интерпретируемости модельной семантики заложено в самой основе конституирующего игру языка. По Витгенштейну, словоупотребление вообще не может быть неправильным: во-первых, потому, что построение речи подчинено соответствующим конвенциям, обеспечивающим соблюдение правил языковой организации, а во-вторых, потому, что «правильного» (как единственно правильного, правильного в отличие от возможного неправильного) словоупотребления вообще не существует, иначе Я.И. были бы невозможны как таковые. Теория Я.И.Витгенштейна находит свое дальнейшее развитие, с одной стороны, в модальной семантике и эпистемологии, с другой - в философии постмодерна. Так, в игровой модели языка Хинтикки зафиксированная в грамматической структуре предложения ситуация артикулируется как игровая, апплицируясь на таких «игроков», как «Я» и «реальность», - и если первый «игрок» ориентирован на верификацию содержания высказывания, то второй - на его фальсификацию, что задает принципиальную гипотетичность языковых моделей, содержание которых выступает как «возможные миры». В философии постмодерна понятие «Я.И.» фиксирует плюральность нарративных практик (см. НАРРАТИВ ) - в противоположность характерному для «эпохи больших нарраций» (см. ЗАКАТ МЕТАНАРРАЦИЙ ) жесткому «дискурсу легитимации», исключающему саму возможность игры как свободы (Лиотар). Игровая аргументация фундирует идею Деррида о децентрированности текста (аргумент от противного и к игре): ни семантический, ни аксиологический центр текста невозможен, ибо «функцией этого центра было бы... прежде всего гарантировать, чтобы организующий принцип структуры ограничивал то, что мы можем назвать свободной игрой структуры» (Деррида). Идея Я.И. лежит в самой основе постмодернистической концепции Читателя как источника смысла, ибо в процессе чтения «все трое» (т.е. читатель, текст и автор) «являют собою единое и бесконечное поле для игры письма» (Л.Перрон-Муазес). И в целом «формы протекания всякого разговора можно... описать понятием игры», и «основное состояние игры, которое должно быть наполнено ее духом - духом легкости, свободы радости от удачи - и заполнять им играющего, является структурно близким состоянию разговора, в котором язык является истинным» (Гадамер). По Гадамеру, «протекание всякого разговора можно... описать понятием игры», и Я.И. могут реализовывать себя как в коммуникативной сфере («духовная реальность языка есть реальность Pneuma, духа, который объединяет Я и Ты... В любом разговоре господствует дух открытости и свободного перетекания Я в Ты»), так и в рафинированной сфере интеллектуальной рефлексии («игра речей и объектов доигрывается во внутренней беседе души с самой собой, как прекрасно назвал мышление Платон»). Однако, в любом случае, «очарование игры для играющего сознания заключено в растворении себя самого во взаимосвязи движений, которая обладает собственной динамикой» (Гадамер). В контексте постмодернистской парадигмы в современной философии феномен Я.И. оказывается в фокусе внимания, выступая в рамках «постмодернистской чувствительности» фундаментальным способом осуществления не только сугубо языкового, но и социального бытия (см. ПОСТМОДЕРНИСТСКАЯ ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬ , НАРРАТИВ ). В контексте концепции «заката больших нарраций» Лиотар рассматривает Я.И. как практически исчерпывающую форму бытия языка в условиях отказа культуры от жестких дискурсов легитимации (см. ЗАКАТ МЕТАНАРРАЦИЙ ). Подвергая процессуальность Я.И. рефлексивному осмыслению, Лиотар фиксирует несколько базисных тезисов, очерчивающих границы постмодернистского понимания Я.И. Прежде всего, несмотря на то, что «высказывание, не удовлетворяющее правилам игры, не принадлежит к игре, определяемой ими», тем не менее правила Я.И. как таковые (при любой степени их определенности) «не служат сами по себе их /Я.И. - M.M./ легитимацией, но являются предметом явного или неясного соглашения между игроками», даже если и не они «их изобретают». Культура постмодерна характеризуется, по Лиотару, тотализацией феномена Я.И., ибо ни одно высказывание не может быть неигровым: «говорить - значит бороться, в смысле играть... Этим не обязательно подразумевается, что играют для того, чтобы выиграть. Можно сделать ход из удовольствия его изобретения: что иное заложено в работе разговорной речи и литературы по выведению языка из состояния покоя? Постоянное изобретение фразеологизмов, слов и значений, которые на уровне речи служат фактором эволюции языка, доставляет большое наслаждение. Но, несомненно, это удовольствие не свободно от ощущения победы, вырванной, по крайней мере, у одного, но грозного соперника - общепринятого языка, его устоявшихся коннотаций». Таким образом, в рамках постмодернистского концептуального пространства вообще «всякое высказывание должно рассматриваться как «ход», сделанный в игре». Более того, коль скоро это так, то, согласно Лиотару, фактически «социальные связи состоят из языковых «ходов»...». В целом, по оценке Лиотара, постмодернизм «избрал языковые игры в качестве своей общей методологической установки»: оставляя открытым вопрос о генезисе социальных отношений и не претендуя на то, чтобы «выводить... все социальные отношения» из данной установки, тем не менее, Лиотар констатирует, что «языковые игры являются минимальными отношениями для существования общества: даже до своего рождения, хотя бы только вследствие данного ему имени, ребенок уже помещен как референт в историю, повествуемую его окружением, в которую он позднее неизбежно будет должен себя вписать». Более того, согласно постмодернистской трактовке, «вопрос социальных связей, будучи вопросом, сам является языковой игрой, игрой вопрошающего, вопрошаемого и предмета вопрошания, что уже является социальным отношением». Парадигмальная эволюция постмодернизма к такой своей версии, как современный after-postmodernism была ознаменована и существенными трансформациями трактовки феномена Я.И. (см. AFTER-POSTMODERNISM ). В «трансцендентально-герменевтической концепции языка» Апеля Я.И. понимаются как «сплетенные с жизненной практикой прагматические квази-единицы коммуникации и взаимопонимания». Апелем вводится также понятие «трансцендентальных Я.И.» как Я.И. идеального (в нормативном смысле) «коммуникативного сообщества»: «эти идеальные Я.И. предвосхищаются каждым, кто следует правилу... как реальная возможность той Я.И., в которую он включен, а это значит - предполагаются как условие возможности и значимости его образа действий как осмысленного». Но если пред-игра относима к Я.И., то с той же степенью правомерности это можно утверждать и о пост-игре: «...философ как критик языка должен отдавать себе отчет в том, что, занимаясь описанием Я.И., он сам осуществляет специфическую Я.И., которая находится в рефлексивном и критическом отношении ко всем возможным Я.И.». В такой системе отсчета интерсубъективность значений языковых выражений обосновывается Апелем не через характерную для философской классики ссылку на абсолют абстрактно-универсального сознания, но посредством апелляции к коммуникативно значимому принципу «критического образования консенсуса», безоговорочно оправданного и неуязвимого в своей операциональности: «познавательно-критическое сомнение никогда не может поставить под вопрос семантико-прагматическую связность уже используемой Я.И.» Я.И. принципиально коммуникативна, и в этом отношении предполагает понимание как взаимопонимание: язык как «трансцендентная величина» выступает «условием возможности и значимости диалогического понимания и понимания самого себя». Я.И. есть прежде всего интерсубъективная коммуникация, «которая не может быть сведена к языковой передаче информации.., а является одновременно процессом достижения согласия». В этом контексте, начиная с трактовки Я.И. Апелем, в позднем постмодерне оформляется вектор, связанный с реабилитацией понимания в идущем от экзегетики классическом герменевтическом смысле этого слова: «говорить - это значит говорить кому-нибудь», и любая речь - даже самая непонятная - «рождается в понимании и для понимания» (Гадамер). Если, пользуясь терминологией Э.Финка, можно сказать, что Витгенштейн понимал под Я.И. игру-game, то Я.И., по Апелю, - это игра-play. И такая трактовка Я.И. как взаимопонимающего диалога предполагает отказ от идеи произвольной «деконструкции» (Деррида), «означивания» как текстопорождения (Кристева) и т.п. процедур субъектного наполнения текста смыслом, ибо в рамках коммуникативного акта такой подход означал бы обрыв коммуникации. - Только обоюдная установка на понимание как реконструкцию имманентного смысла любого речевого акта и текста может сделать Я.И. принципиально возможной. Теория Я.И. широко используется в современной философии, применяется в исследованиях по общей семантике (Р.Хаякава) и сценарной социально-психологической «теории конфликта» (А.Рапопорт). М.А. Можейко «Я И ОНО» - произведение Фрейда (1923). Фрейд указывает на методологические и мировоззренческие трудности, связанные с делением психики на сознание и бессознательное. Именно данное деление является основной предпосылкой психоанализа и дает ему возможность понять и подвергнуть научному исследованию часто наблюдающиеся и очень важные патологические процессы в душевной жизни. Сознание не является сущностью психического, а его качеством, способным присоединяться или не присоединяться к другим его качествам. Фрейд указывает на существование двух видов бессознательного: латентного бессознательного, содержание которого легко доступно сознанию, и вытесненного бессознательного, которое само по себе не может стать сознательным. К латентному бессознательному, являющемуся бессознательным только в описательном, но не в динамическом смысле, Фрейд применяет термин «предсознательное». Термин же «бессознательное» закрепляется за вытесненным динамическим бессознательным. В описательном смысле, таким образом, существуют два вида бессознательного, в динамическом же только один. Однако Фрейд считает, что структурирование психики на бессознательное, предсознательное и сознательное является недостаточным и должно быть дополнено введением представлений о структуре личности. «Связную организацию душевных процессов в одной личности» Фрейд обозначает как «Я» этой личности. «Я» связано с сознанием и выполняет функции контроля и цензуры над частными психическими процессами. В то же время в «Я» присутствуют бессознательные составляющие. Данная модель, согласно Фрейду, способна объяснить ряд явлений (например, неврозы) не через конфликт сознания и бессознательного, а через противопоставление связного «Я» и отколовшегося от него вытесненного. Тем самым бессознательное не совпадает с вытесненным (не все бессознательное является вытесненным). Фрейд делает вывод, что необходимо признать существование третьего, не вытесненного бессознательного. Фрейд указывает на то, что различия между бессознательным и предсознательный представлениями заключаются главным образом в вербализованности. В то же время степень осознанности ощущений не зависит от вербализации. «Я» предстает исходящим из системы восприятия как из своего центра и в первую очередь охватывает предсознательное, которое соприкасается со следами воспоминаний. Области же психики, не совпадающие с «Я», обозначаются как «Оно». При этом «Я» и «Оно» не разделены четкой границей. Вытесненное является частью «Оно» и отграничено только от «Я», обладая возможностью соединиться с «Я» с помощью «Оно.» «Я» есть только измененная под прямым влиянием внешнего мира и при посредстве системы «сознание - восприятие» часть «Оно», своего рода продолжение дифференциации поверхностного слоя. «Я» стремится заменить принцип удовольствия, действующий в «Оно», принципом реальности и согласовать влечения «Оно» с требованиями внешнего мира. «Я» олицетворяет разум и рассудительность, «Оно» содержит страсти. Помимо системы восприятия, формирование «Я» связывается с телесностью как источником внешних и внутренних восприятий. Однако в «Я» также существует дифференциация, связанная с наличием инстанции «Я-идеала» («Сверх-Я»). Возникновение «Я-идеала» соотносится с идентификацией с отцом (или матерью) в самый ранний период развития личности. Основными факторами, определяющими формирование «Я-идеала», Фрейд считает Эдипов комплекс и изначальную бисексуальность индивида. В общих чертах данный процесс описывается следующим образом: в результате сексуальной фазы, характеризуемой господством Эдипова комплекса, в «Я» отлагается осадок, противостоящий остальному содержанию «Я» в качестве «Я-идеала» («Сверх-Я»). «Сверх-Я» предъявляет к индивиду требование «быть как отец», но в то же время накладывает ограничение на реализуемость данной установки. «Сверх-Я» предстает как результат продолжительной детской беспомощности человека и наличия Эдипова комплекса. Формируя «Сверх-Я», «Я» нейтрализует Эдипов комплекс и одновременно подчиняется «Оно». «Я» выступает преимущественно как представитель внешнего мира, «Сверх-Я» по отношению к нему представляет внутренний мир («Оно»). Конфликты между «Я» и «Я-идеалом» в конечном счете отражают противоречия между реальным и психическим, внешним и внутренним мирами. Фрейд утверждает, что «Я-идеал» соответствует всем требованиям, предъявляемым к высшему началу в человеке. Фрейд полагает, что замещая «страстное влечение к отцу», «Я-идеал» становится основой религий. Интериоризованные в ходе социализации императивы сохраняются в «Сверх-Я» и осуществляют в качестве совести моральную цензуру: несоответствие между требованиями совести и действиями «Я» ощущается как чувство вины. «Сверх-Я» выступает также как базис «социальных чувств», основанных на идентификации с другими людьми на основе одинакового «Я-идеала».

История философии . 2008 .

Языковые Игры

ЯЗЫКОВЫЕ ИГРЫ - понятие современной философии языка, фиксирующее речевые системы коммуникаций, организованные по определенным правилам, нарушение которых приводит к осуждению в рамках языкового сообщества.

ЯЗЫКОВЫЕ ИГРЫ - понятие современной философии языка, фиксирующее речевые системы коммуникаций, организованные по определенным правилам, нарушение которых приводит к осуждению в рамках языкового сообщества. Понятие Я. и. введено Л. Витгенштейном в «Философских исследованиях». Он противопоставил ведущим теориям обоснования истинности высказываний (и, прежде всего, трансцендентальному идеализму и реализму) подход, основанный на приоритете правила, которое уже не отсылает к каким-либо иным понятиям. «Существует такое понимание правила, - пишет он, - которое является не интерпретацией, а обнаруживается в том, что мы называем «следованием правилу» и «действием вопреки» правилу в реальных случаях его применения» (Витгенштейн Л. Философские исследования // Философские работы. Ч. 1. М„ 1994. С. 201).

В заключительных параграфах «Исследований» Витгенштейн упоминает о «скальном грунте», в который упирается (и гнется) лопата искателя оснований, и предлагает отказаться от дальнейших «раскопок». Понятие Я. и. взамен единого, идеального и универсального языка допускает множество лингвистических практик, каждая из которых является вполне самостоятельной и, чаще всего, несоизмеримой с др. Они могут совпадать по принципу «семейного сходства», и для описания их взаимосвязи используется модель «матрешки». Она годится, когда важна непрерывность и преемственность развития языка. Однако среди различных Я. и. могут встречаться и альтернативные. Таковы религиозный, научный, философский, идеологический дискурсы.

Кроме правил, важную роль в Я. и. выполняют способы их применения: нельзя однозначно определить значение слова и указать, как оно будет применяться в новых ситуациях. Метод обучения, основанный на принципе «делай так...», «смотри как...», оказывается вариативным и предполагает индивидуальное применение. Именно практика определяет, какое «следование правилу» является правильным, а какое нет. Однако признание индивидуального применения правила проходит через общественное согласие.

Витгенштейновское понятие «следование правилу» не означает принятия тезисов релятивизма и несоизмеримости, которые стали камнем преткновения многих аналитических философов. Суть предложения Витгенштейна состоит в том, что он раскрывает простую Я. и., на основании которой мы мыслим соотношение знака и значения. Идея Я. и. парадоксальным образом если не укрепляет сама, то раскрывает действительные «основания» философии. Ими выступают правила игры в философию, которые разворачиваются на институциональном уровне. Они осваиваются в процессе обучения на философском факультете, куда студент приходит с «пониманием» важности этой дисциплины. Далее речь идет о защите дипломной работы, подготовке диссертации, получении степени и т.п. Все это выступает в качестве оснований, которые всем очевидны, хотя в «царстве чистой мысли» не сказано, что философ - это профес ор и доктор. Можно говорить об иерархии постепенно усложняющейся системы игр. Витгенштейн не был «новым архаиком» и не отрицал «высокие игры». Его предложение состояло в том, чтобы прояснить их генеалогию, а также раскрыть их практический смысл.

Теория Витгенштейна находит свое дальнейшее развитие в модальной семантике и эпистемологии (концепция возможных миров). Акцентируется несоизмеримость Я. и. (У. Куайн, Д. Дэвидсон), предпринимаются попытки их социокультурной интерпретации (П. Уинч, С. Крипке). В качестве критерия выбора альтернативных описаний мира выбирается эффективность (Р. Рорти) или консенсус, достигнутый на основе критической рефлексии (Ю. Хабермас, К.-О. Апель). В философии постмодерна понятие Я. и. фиксирует плюрализм нарративных практик (см. Нарратив). Прежде всего, М. Фуко, различавший дискурсивные и недискурсивные практики, считал, что значение высказывания поддерживается не истиной, а процедурами наказания.

Б.В. Марков

Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М.: «Канон+», РООИ «Реабилитация» . И.Т. Касавин . 2009 .

Языковые Игры

одно из главных понятий философии позднего Л. Витгенштейна. Служит для обозначения целостных и законченных систем межличностной коммуникации, подчиняющихся своим внутренним правилам и соглашениям

Одно из главных понятий философии позднего Л. Витгенштейна. Служит для обозначения целостных и законченных систем межличностной коммуникации, подчиняющихся своим внутренним правилам и соглашениям («глубинная грамматика»), нарушение которых означает выход за пределы конкретной «игры». В текстах Витгенштейна встречаются три основных понимания Я.и., дополняющие друг друга. Во-первых, это исходные лингвистические формы, с которых начинается обучение языку путем включения обучаемого в определенные виды деятельности. Во-вторых, «игры» рассматриваются как упрощенные, идеализированные модели употребления слов, последовательное усложнение которых демонстрирует динамику языка. Наконец, социокультурный аспект «игр» отражен в понятии форм жизни. У Я.и., по Витгенштейну, не может быть общего им всем признака; их следует классифицировать по принципу «семейного подобия», т.е. описывая цепочки взаимосвязанных или пересекающихся по отдельным признакам «игр». Пристальное внимание к «естественным» контекстам употребления слов должно, согласно Витгенштейну, способствовать «терапии» филос. заблуждений, вызванных смешением правил различных «игр». После Витгенштейна это понятие получило широкое распространение в зап. философии и культуре.

Философия: Энциклопедический словарь. - М.: Гардарики . Под редакцией А.А. Ивина . 2004 .

Языковые Игры

ЯЗЫКОВЫЕ ИГРЫ - одно из главных понятий позднего Витгенштейна. Служит для обозначения целостных и законченных систем межличностной коммуникации, подчиняющихся своим внутренним правилам и соглашениям («глубинная грамматика»), нарушение которых означает выход за пределы конкретной «игры».

ЯЗЫКОВЫЕ ИГРЫ - одно из главных понятий позднего Витгенштейна. Служит для обозначения целостных и законченных систем межличностной коммуникации, подчиняющихся своим внутренним правилам и соглашениям («глубинная грамматика»), нарушение которых означает выход за пределы конкретной «игры». В текстах Витгенштейна встречаются три основных понимания языковых игр, дополняющие друг друга. Во-первых, это исходные лингвистические формы, с которых начинается обучение языку путем включения обучаемого в определенные виды деятельности. Во-вторых, «игры» рассматриваются как упрощенные, идеализированные модели употребления слов, последовательное усложнение которых демонстрирует динамику языка. Наконец, социокультурный аспект «игр» отражен в понятии «формы жизни». У языковых игр, по Витгенштейну, не может быть общего всем им признака; их следует классифицировать по принципу «семейного подобия», т. е. описывая цепочки взаимосвязанных или пересекающихся по отдельным признакам «игр». Пристальное внимание к «естественным» контекстам употребления слов должно, согласно Витгенштейну, способствовать «терапии» философских заблуждений, вызванных смешением правил различных «игр». После Витгенштейна это понятие получило широкое распространение в западной философии и культуре.

А. Ф. Грязное

Новая философская энциклопедия: В 4 тт. М.: Мысль . Под редакцией В. С. Стёпина . 2001 .

Языковые Игры

одно из главных понятий позднего Витгенштейна. Служит для обозначения целостных и законченных систем межличностной коммуникации, подчиняющихся своим внутренним правилам и соглашениям, нарушение которых означает выход за пределы конкретной "игры".

Одно из главных понятий позднего Витгенштейна. Служит для обозначения целостных и законченных систем межличностной коммуникации, подчиняющихся своим внутренним правилам и соглашениям ("глубинная грамматика"), нарушение которых означает выход за пределы конкретной "игры". В текстах Витгенштейна встречаются три основных понимания Я.и., дополняющие друг друга. Во-первых, это исходные лингвистические формы, с которых начинается обучение языку путем включения обучаемого в определенные виды деятельности. Во-вторых, "игры" рассматриваются как упрощенные, идеализированные модели употребления слов, последовательное усложнение которых демонстрирует динамику языка. Наконец, социокультурный аспект "игр" отражен в понятии форм жизни. У Я.и., по Витгенштейну, не может быть общего им всем признака; их следует классифицировать по принципу "семейного подобия", т.е. описывая цепочки взаимосвязанных или пересекающихся по отдельным признакам "игр". Пристальное внимание к "естественным" контекстам употребления слов должно, согласно Витгенштейну, способствовать "терапии" философских заблуждений, вызванных смешением правил различных "игр". После Витгенштейна это понятие получило широкое распространение в западной философии и культуре.

Языковые Игры

одно из главных понятий философии позднего Л. Витгенштейна. Служит для обозначения целостных и законченных систем межличностной коммуникации, подчиняющихся своим внутренним правилам и соглашениям, нарушение которых означает выход за пределы конкретной «игры».

Одно из главных понятий философии позднего Л. Витгенштейна. Служит для обозначения целостных и законченных систем межличностной коммуникации, подчиняющихся своим внутренним правилам и соглашениям («глубинная грамматика»), нарушение которых означает выход за пределы конкретной «игры». В текстах Витгенштейна встречаются три основных понимания Я.и., дополняющие друг друга. Во-первых, это исходные лингвистические формы, с которых начинается обучение языку путем включения обучаемого в определенные виды деятельности. Во-вторых, «игры» рассматриваются как упрощенные, идеализированные модели употребления слов, последовательное усложнение которых демонстрирует динамику языка. Наконец, социокультурный аспект «игр» отражен в понятии форм жизни. У Я.ч., по Витгенштейну, не может быть общего им всем признака; их следует классифицировать по принципу «семейного подобия», т.е. описывая цепочки взаимосвязанных или пересекающихся по отдельным признакам «игр». Пристальное внимание к «естественным» контекстам употребления слов должно, согласно Витгенштейну, способствовать «терапии» филос. заблуждений, вызванных смешением правил различных «игр». После Витгенштейна это понятие получило широкое распространение в зап. философии и культуре.

Языковые Игры

понятие современной неклассической философии языка, фиксирующее речевые системы коммуникаций, организованные по определенным правилам, нарушение которых означает разрушение Я.И. или выход за их пределы.

Понятие современной неклассической философии языка, фиксирующее речевые системы коммуникаций, организованные по определенным правилам, нарушение которых означает разрушение Я.И. или выход за их пределы. Понятие Я.И. введено Витгенштейном, являясь одной из важнейших категориальных структур в его поздних произведениях. Я.И. являются наиболее существенной формой презентации языка как в процессе овладения им (обучения языку, осуществляемое посредством включения субъекта в определенные нормативные системы речевых коммуникаций), так и в процессе ставшей языковой динамики (усложнение словоупотреблений в речевых коммуникациях как Я.И.). В концепции Я.И. Витгенштейна получает новое истолкование введенное Э. Шпрангером (1922) понятие "форм жизни": конституирование форм жизни как определенных вариантов социокультурной артикуляции человеческого бытия фундировано именно речевой практикой Я.И., - базовые параметры последних оказываются содержательными детерминантами форм жизни, задавая им такие характеристики, как конвенциальная основа, нормативность правил и др. Вместе с тем, Я.И., переводя речевую (и - соответственно - социокультурную) реальность в игровую плоскость, очерчивают горизонт возможных миров индивидуального и социокультурного опыта как не совпадающих с наличными, ибо, с одной стороны, в выборе правил языка, как и в выборе игры как набора игровых правил, человек ничем извне не ограничен (ср. с "принципом терпимости" Карнапа), а с другой - соблюдение требования интерпретируемости модельной семантики заложено в самой основе конституирующего игру языка. По Витгенштейну, словоупотребление вообще не может быть неправильным: во-первых, потому, что построение речи подчинено соответствующим конвенциям, обеспечивающим соблюдение правил языковой организации, а во-вторых, потому, что "правильного" (как единственно правильного, правильного в отличие от возможного неправильного) словоупотребления вообще не существует, иначе Я.И. были бы невозможны как таковые. Теория Я.И. Витгенштейна находит свое дальнейшее развитие, с одной стороны, в модальной семантике и эпистемологии, с другой - в философии постмодерна. Так, в игровой модели языка Хинтикки зафиксированная в грамматической структуре предложения ситуация артикулируется как игровая, апплицируясь на таких "игроков", как "Я" и "реальность", - и если первый "игрок" ориентирован на верификацию содержания высказывания, то второй - на его фальсификацию, что задает принципиальную гипотетичность языковых моделей, содержание которых выступает как "возможные миры" . В философии постмодерна понятие "Я.И." фиксирует плюральность нарративных практик (см. Нарратив) - в противоположность характерному для "эпохи больших нарраций" жесткому "дискурсу легитимаций", исключающему саму возможность игры как свободы (Лиотар). Игровая аргументация фундирует идею Дерриды о децентрированности текста (аргумент от противного и к игре): ни семантический, ни аксиологический центр текста невозможен, ибо "функцией этого центра было бы... прежде всего гарантировать, чтобы организующий принцип структуры ограничивал то, что мы можем назвать свободной игрой структуры" (Деррида). Идея Я.И. лежит в самой основе постмодернистической концепции Читателя как источника смысла, ибо в процессе чтения "все трое" (т.е. читатель, текст и автор) "являют собою единое и бесконечное поле для игры письма" (Л. Перрон-Муазес). И в целом "формы протекания всякого разговора можно... описать понятием игры", и "основное состояние игры, которое должно быть наполнено ее духом - духом легкости, свободы радости от удачи - и заполнять им играющего, является структурно близким состоянию разговора, в котором язык является истинным" (Гадамер). По Гадамеру, "протекание всякого разговора можно... описать понятием игры", и Я.И. могут реализовывать себя как в коммуникативной сфере ("духовная реальность языка есть реальность Pneuma, духа, который объединяет Я и Ты... В любом разговоре господствует дух открытости и свободного перетекания Я в Ты"), так и в рафинированной сфере интеллектуальной рефлексии ("игра речей и объектов доигрывается во внутренней беседе души с самой собой, как прекрасно назвал мышление Платон"). - Однако, в любом случае, "очарование игры для играющего сознания заключено в растворении себя самого во взаимосвязи движений, которая обладает собственной динамикой" (Гадамер). В "трансцендентально-герменевтической концепции языка" Апеля Я.И. понимаются как "сплетенные с жизненной практикой прагматические квази-единицы коммуникации и взаимопонимания". Апелем вводится также понятие "трансцендентальных Я.И." как Я.И. идеального (в нормативном смысле) "коммуникативного сообщества": "эти идеальные Я.И. предвосхищаются каждым, кто следует правилу.., как реальная возможность той Я.И., в которую он включен, а это значит - предполагаются как условие возможности и значимости его образа действий как осмысленного". Но если пред-игра относима к Я.И., то с той же степенью правомерности это можно утверждать и о пост-игре: "...философ как критик языка должен отдавать себе отчет в том, что, занимаясь описанием Я.И., он сам осуществляет специфическую Я.И., которая находится в рефлексивном и критическом отношении ко всем возможным Я.И.". В такой системе отсчета интерсубъективность значений языковых выражений обосновывается Апелем не через характерную для философской классики ссылку на абсолют абстрактно-универсального сознания, но посредством апелляции к коммуникативно значимому принципу "критического образования консенсуса", безоговорочно оправданного и неуязвимого в своей операциональности: "познавательно-критическое сомнение никогда не может поставить под вопрос семантико-прагматическую связность уже используемой Я.И." Я.И. принципиально коммуникативна, и в этом отношении предполагает понимание как взаимопонимание: язык как "трансцендентная величина" выступает "условием возможности и значимости диалогического понимания и понимания самого себя". Я.И. есть, прежде всего, интерсубъективная коммуникация, "которая не может быть сведена к языковой передаче информации.., а является одновременно процессом достижения согласия". В этом контексте, начиная с трактовки Я.И. Апелем, в позднем постмодерне оформляется вектор, связанный с реабилитацией понимания в идущем от экзегетики классическом герменевтическом смысле этого слова: "говорить - это значит говорить кому-нибудь", и любая речь - даже самая непонятная - "рождается в понимании и для понимания" (Гадамер). Если, пользуясь терминологией Э. Финка, можно сказать, что Витгенштейн понимал под Я.И. игру-game, то Я.И., по Апелю, - это игра-play. И такая трактовка Я.И. как взаимопонимающего диалога предполагает отказ от идеи произвольной "деконструкции" (Деррида), "означивания" как тек-стопорождения (Кристева) и т.п. процедур субъектного наполнения текста смыслом, ибо в рамках коммуникативного акта такой подход означал бы обрыв коммуникации. - Только обоюдная установка на понимание как реконструкцию имманентного смысла любого речевого акта и текста может сделать Я.И. принципиально возможной. Теория Я.И. широко используется в современной философии, применяется в исследованиях по общей семантике (Р. Хаякава) и сценарной социально-психологической "теории конфликта" (А. Рапопорт).

М.А. Можейко

Языковые Игры

понятие современной неклассической философии языка, фиксирующее речевые системы коммуникаций, организованные по определенным правилам, нарушение которых означает разрушение Я.И. или выход за их пределы.

Понятие современной неклассической философии языка, фиксирующее речевые системы коммуникаций, организованные по определенным правилам, нарушение которых означает разрушение Я.И. или выход за их пределы. Понятие "Я.И." введено Витгенштейном, являясь одной из важнейших категориальных структур в его поздних произведениях. Я.И. являются наиболее существенной формой презентации языка как в процессе овладения им (обучения языку, осуществляемое посредством включения субъекта в определенные нормативные системы речевых коммуникаций), так и в процессе ставшей языковой динамики (усложнение словоупотреблений в речевых коммуникациях как Я.И.). В концепции Я.И. Витгенштейна получает новое истолкование введенное Э. Шпрангером (1922) понятие "форм жизни": конституирование форм жизни как определенных вариантов социокультурной артикуляции человеческого бытия фундировано именно речевой практикой Я.И., - базовые параметры последних оказываются содержательными детерминантами форм жизни, задавая им такие характеристики, как конвенциальная основа, нормативность правил и др. Вместе с тем, Я.И., переводя речевую (и - соответственно - социокультурную) реальность в игровую плоскость, очерчивают горизонт возможных миров индивидуального и социокультурного опыта как не совпадающих с наличными, ибо, с одной стороны, в выборе правил языка, как и в выборе игры как набора игровых правил, человек ничем извне не ограничен (ср. с "принципом терпимости" Карнапа), а с другой - соблюдение требования интерпретируемости модельной семантики заложено в самой основе конституирующего игру языка. По Витгенштейну, словоупотребление вообще не может быть неправильным: во-первых, потому, что построение речи подчинено соответствующим конвенциям, обеспечивающим соблюдение правил языковой организации, а во-вторых, потому, что "правильного" (как единственно правильного, правильного в отличие от возможного неправильного) словоупотребления вообще не существует, иначе Я.И. были бы невозможны как таковые. Теория Я.И.Витгенштейна находит свое дальнейшее развитие, с одной стороны, в модальной семантике и эпистемологии, с другой - в философии постмодерна. Так, в игровой модели языка Хинтикки зафиксированная в грамматической структуре предложения ситуация артикулируется как игровая, апплицируясь на таких "игроков", как "Я" и "реальность", - и если первый "игрок" ориентирован на верификацию содержания высказывания, то второй - на его фальсификацию, что задает принципиальную гипотетичность языковых моделей, содержание которых выступает как "возможные миры" . В философии постмодерна понятие "Я.И." фиксирует плюральность нарративных практик (см. Нарратив) - в противоположность характерному для "эпохи больших нарраций" (см. Закат метанарраций) жесткому "дискурсу легитимации", исключающему саму возможность игры как свободы (Лиотар). Игровая аргументация фундирует идею Деррида о децентрированности текста (аргумент от противного и к игре): ни семантический, ни аксиологический центр текста невозможен, ибо "функцией этого центра было бы... прежде всего гарантировать, чтобы организующий принцип структуры ограничивал то, что мы можем назвать свободной игрой структуры" (Деррида). Идея Я.И. лежит в самой основе постмодернистической концепции Читателя как источника смысла, ибо в процессе чтения "все трое" (т.е. читатель, текст и автор) "являют собою единое и бесконечное поле для игры письма" (Л.Перрон-Муазес). И в целом "формы протекания всякого разговора можно... описать понятием игры", и "основное состояние игры, которое должно быть наполнено ее духом - духом легкости, свободы радости от удачи - и заполнять им играющего, является структурно близким состоянию разговора, в котором язык является истинным" (Гадамер). По Гадамеру, "протекание всякого разговора можно... описать понятием игры", и Я.И. могут реализовывать себя как в коммуникативной сфере ("духовная реальность языка есть реальность Pneuma, духа, который объединяет Я и Ты... В любом разговоре господствует дух открытости и свободного перетекания Я в Ты"), так и в рафинированной сфере интеллектуальной рефлексии ("игра речей и объектов доигрывается во внутренней беседе души с самой собой, как прекрасно назвал мышление Платон"). Однако, в любом случае, "очарование игры для играющего сознания заключено в растворении себя самого во взаимосвязи движений, которая обладает собственной динамикой" (Гадамер). В контексте постмодернистской парадигмы в современной философии феномен Я.И. оказывается в фокусе внимания, выступая в рамках "постмодернистской чувствительности" фундаментальным способом осуществления не только сугубо языкового, но и социального бытия (см. Постмодернистская чувствительность, Нарратив). В контексте концепции "заката больших нарраций" Лиотар рассматривает Я.И. как практически исчерпывающую форму бытия языка в условиях отказа культуры от жестких дискурсов легитимации (см. Закат метанарраций). Подвергая процессуальность Я.И. рефлексивному осмыслению, Лиотар фиксирует несколько базисных тезисов, очерчивающих границы постмодернистского понимания Я.И. Прежде всего, несмотря на то, что "высказывание, не удовлетворяющее правилам игры, не принадлежит к игре, определяемой ими", тем не менее правила Я.И. как таковые (при любой степени их определенности) "не служат сами по себе их /Я.И. - M.M./ легитимацией, но являются предметом явного или неясного соглашения между игроками", даже если и не они "их изобретают". Культура постмодерна характеризуется, по Лиотару, тотализацией феномена Я.И., ибо ни одно высказывание не может быть неигровым: "говорить - значит бороться, в смысле играть... Этим не обязательно подразумевается, что играют для того, чтобы выиграть. Можно сделать ход из удовольствия его изобретения: что иное заложено в работе разговорной речи и литературы по выведению языка из состояния покоя? Постоянное изобретение фразеологизмов, слов и значений, которые на уровне речи служат фактором эволюции языка, доставляет большое наслаждение. Но, несомненно, это удовольствие не свободно от ощущения победы, вырванной, по крайней мере, у одного, но грозного соперника - общепринятого языка, его устоявшихся коннотаций". Таким образом, в рамках постмодернистского концептуального пространства вообще "всякое высказывание должно рассматриваться как "ход", сделанный в игре". Более того, коль скоро это так, то, согласно Лиотару, фактически "социальные связи состоят из языковых "ходов"...". В целом, по оценке Лиотара, постмодернизм "избрал языковые игры в качестве своей общей методологической установки": оставляя открытым вопрос о генезисе социальных отношений и не претендуя на то, чтобы "выводить... все социальные отношения" из данной установки, тем не менее, Лиотар констатирует, что "языковые игры являются минимальными отношениями для существования общества: даже до своего рождения, хотя бы только вследствие данного ему имени, ребенок уже помещен как референт в историю, повествуемую его окружением, в которую он позднее неизбежно будет должен себя вписать". Более того, согласно постмодернистской трактовке, "вопрос социальных связей, будучи вопросом, сам является языковой игрой, игрой вопрошающего, вопрошаемого и предмета вопрошания, что уже является социальным отношением". Парадигмальная эволюция постмодернизма к такой своей версии, как современный after-postmodernism была ознаменована и существенными трансформациями трактовки феномена Я.И. (см. After-postmodernism). В "трансцендентально-герменевтической концепции языка" Апеля Я.И. понимаются как "сплетенные с жизненной практикой прагматические квази-единицы коммуникации и взаимопонимания". Апелем вводится также понятие "трансцендентальных Я.И." как Я.И. идеального (в нормативном смысле) "коммуникативного сообщества": "эти идеальные Я.И. предвосхищаются каждым, кто следует правилу... как реальная возможность той Я.И., в которую он включен, а это значит - предполагаются как условие возможности и значимости его образа действий как осмысленного". Но если пред-игра относима к Я.И., то с той же степенью правомерности это можно утверждать и о пост-игре: "...философ как критик языка должен отдавать себе отчет в том, что, занимаясь описанием Я.И., он сам осуществляет специфическую Я.И., которая находится в рефлексивном и критическом отношении ко всем возможным Я.И.". В такой системе отсчета интерсубъективность значений языковых выражений обосновывается Апелем не через характерную для философской классики ссылку на абсолют абстрактно-универсального сознания, но посредством апелляции к коммуникативно значимому принципу "критического образования консенсуса", безоговорочно оправданного и неуязвимого в своей операциональности: "познавательно-критическое сомнение никогда не может поставить под вопрос семантико-прагматическую связность уже используемой Я.И." Я.И. принципиально коммуникативна, и в этом отношении предполагает понимание как взаимопонимание: язык как "трансцендентная величина" выступает "условием возможности и значимости диалогического понимания и понимания самого себя". Я.И. есть прежде всего интерсубъективная коммуникация, "которая не может быть сведена к языковой передаче информации.., а является одновременно процессом достижения согласия". В этом контексте,начиная с трактовки Я.И. Апелем, в позднем постмодерне оформляется вектор, связанный с реабилитацией понимания в идущем от экзегетики классическом герменевтическом смысле этого слова: "говорить - это значит говорить кому-нибудь", и любая речь - даже самая непонятная - "рождается в понимании и для понимания" (Гадамер). Если, пользуясь терминологией Э.Финка, можно сказать, что Витгенштейн понимал под Я.И. игру-game, то Я.И., по Апелю, - это игра-play. И такая трактовка Я.И. как взаимопонимающего диалога предполагает отказ от идеи произвольной "деконструкции" (Деррида), "означивания" как текстопорождения (Кристева) и т.п. процедур субъектного наполнения текста смыслом, ибо в рамках коммуникативного акта такой подход означал бы обрыв коммуникации. - Только обоюдная установка на понимание как реконструкцию имманентного смысла любого речевого акта и текста может сделать Я.И. принципиально возможной. Теория Я.И. широко используется в современной философии, применяется в исследованиях по общей семантике (Р.Хаякава) и сценарной социально-психологической "теории конфликта" (А.Рапопорт).Языковые Игры

одно из главных понятий позднего Витгенштейна. Служит для обозначения целостных и законченных систем межличностной коммуникации, подчиняющихся своим внутренним правилам и соглашениям, нарушение которых означает выход за пределы конкретной «игры».

Одно из главных понятий позднего Витгенштейна. Служит для обозначения целостных и законченных систем межличностной коммуникации, подчиняющихся своим внутренним правилам и соглашениям («глубинная грамматика»), нарушение которых означает выход за пределы конкретной «игры». В текстах Витгенштейна встречаются три основных понимания языковых игр, дополняющие друг друга. Во-первых, это исходные лингвистические формы, с которых начинается обучение языку путем включения обучаемого в определенные виды деятельности. Во-вторых, «игры» рассматриваются как упрощенные, идеализированные модели употребления слов, последовательное усложнение которых демонстрирует динамику языка. Наконец, социокультурный аспект «игр» отражен в понятии «формы жизни» . У языковых игр, по Витгенштейну, не может быть общего всем им признака; их следует классифицировать по принципу «семейного подобия», т. е. описывая цепочки взаимосвязанных или пересекающихся по отдельным признакам «игр». Пристальное внимание к «естественным» контекстам употребления слов должно, согласно Витгенштейну, способствовать «терапии» философских заблуждений, вызванных смешением правил различных «игр». После Витгенштейна это понятие получило широкое распространение в западной философии и культуре.

Как наши мысли отражаются на образе и качестве жизни и личностном росте? Насколько меняется значение слов в зависимости от социального контекста? Почему одно и то же слово может восприниматься разными людьми по-разному и можно ли преодолеть этот барьер непонимания? Преподаватель философии из Кембриджа Сэнди Грант делает краткий экскурс в философию Витгенштейна и рассказывает, что такое языковые игры, как они работают и что мы можем сделать, чтобы вырваться из плена правил языковой игры и расширить границы мышления.

Философ из Кембриджского университета Сэнди Грант проницательно отмечает, что практически любая деятельность человека связана с речью и использованием слов, но мы настолько привыкли к тому, что умеем говорить, что перестали этому удивляться. Обычно мы даже не замечаем, как наши мысли и слова отражаются на образе и качестве жизни. Но они влияют на то, кем мы можем стать. Кроме того, язык становится инструментом для проведения условной границы нашего мира. Мышление неотделимо от языка. Границы нашего языка одновременно являются границами мышления. Следовательно, границы выражения мысли являются одновременно границами мира, так что логика языка дает нам полное представление о логике мира.

Мы словно находимся в плену. Язык — это вербальное выражение наших мыслей, поэтому способ наших мыслей образует такую языковую практику, которая, в свою очередь, определяет вкупе с мышлением тип наших действий. Но можем ли мы, выполняя правила игры, которые устанавливает язык, вырваться из плена и расширить границы мышления?

Посмотреть

Впервые этим вопросом задался один из величайших философов XX века Людвиг Витгенштейн. Он ввел термин «языковая игра», стремясь в своей логико-философской концепции установить границы мышления человека. Он утверждал, что слова приобретают смысл только в процессе их использования, а сами по себе они не несут смысловой нагрузки. Таким образом, важен контекст, иначе говоря, социальные практики, которые выполняются по определенным правилам. Это наблюдение позволило Витгенштейну сравнить деятельность человека с игрой.

Под «языковыми играми» Витгенштейн понимает целую систему коммуникации, включающую в себя язык и действия, с которыми он тесно переплетен. На основании простых игр мы можем за счет научения новым правилам выстраивать новые и всё более сложные игры, тем самым увеличивая практику и деятельность языка. Игра подразумевает следование некоторому правилу, которое человек точно сформулировать не может, так как для каждой игры требуются свои правила. Для разных игр задаются разные «комбинации», ходы, которые позволяют функционировать игре как таковой и отличать её от другой. Игра без правил не является игрой. В ней также должен присутствовать элемент творчества и воображения.

Именно поэтому он использовал такой термин, как «языковая игра», чтобы привлечь внимание не только к особенностям языка самого по себе, но и к действиям, с которыми он напрямую связан. Например, такие восклицания как: «Помогите!», «Огонь!», «Нет!» — они все призывают к определенным действиям: быстрой реакции на опасность, несут в себе предупреждение или запрет. Однако Витгенштейн хотел пойти дальше и выявить сам процесс, описать, как именно слова превращаются в действия.

Подробнее

На этом этапе философ столкнулся с проблемой, ведь подобный процесс непросто объяснить и теоретизировать. Согласно его теории, язык не представляет собой какую-либо статичную систему. Он динамичен и многообразен. И языковая игра представляет собой единство языка и деятельности целого в процессе жизни человека. Языковых игр, по утверждению Витгенштейна, бесконечно много, и их бесконечное многообразие — это и есть обилие жизненных практик. Невозможно классифицировать эти концептуально-речевые практики и игры ввиду того, что существует огромное количество возможных вариаций игр и практик, а также их видов и разновидностей.

В то же время он стремился выяснить, как именно язык «говорит» с нами и как он встраивается в нашу ежедневную деятельность и становится «формой жизни». В «Философских исследованиях» (1953) Витгенштейн приводил пример, демонстрирующий, как язык согласуется с «формами жизни». На стройке один из работников указывает на кирпич и говорит «Плитку!», в это время второй строитель поднимает кирпич и подает его напарнику. Так что же тут происходит? Помощник выполнил просьбу командира и сделал это осмысленно, а не как преданный пес, который просто среагировал на команду. Люди единственные существа, которые используют язык, обращаясь к особым социальным практикам.

Сосредоточив внимание на «языковых играх», Витгенштейн просит читателей попытаться понять, что именно они делают. Однако, если наша деятельность так плотно зависит от лингвистических практик, то способны ли мы вообще провести границу между словами и реакцией на них, а также выделить язык как отдельную область для изучения. Идея Витгенштейна подвергалась яростной критике, его обвиняли в зацикленности на языке, которая отвлекает внимание от реальности. Главным оппонентом языковой теории Витгенштейна можно назвать Герберта Маркузе, который в своем тексте (1964) объявил работу Витгенштейна ущербной и ограниченной. Согласно Маркузе, мы не сможем обрести свободу от языка, а также мы не сможем познать истинную реальность, детально изучая лингвистику. Он критиковал логический анализ языка, утверждая, что этот метод не даст результатов. Маркузе выдвинул серьезные обвинения. Однако насколько они состоятельны? Выдержат ли критику его аргументы?

Маркузе заявил, что языковая теория Витгенштейна неполноценна и бедна, поскольку она зациклена на языке и не имеет выхода на объекты реальности. Витгенштейн, в свою очередь, видел особый смысл в термине «языковые игры», ведь он проясняет многие моменты его теории. Однако Маркузе заявил, что термин глупый и он не вносит никакой ясности. Так кто же прав? В тексте «Культура и ценности» (1977) Витгенштейн признается, что ему пришлось пройти очень сложный путь, чтобы научиться видеть то, что на самом деле всегда у нас перед глазами. Он с сожалением пишет, что люди слишком часто не замечают очевидного. Очевидные вещи сложнее всего понять в силу того, что они слишком близко и о них не принято размышлять рефлексивно. Когда мы используем слова, мы каждый раз участвуем в переносе значения слова на новый контекст и обнаружении нового способа его использовать. Иначе говоря, создаем новую языковую игру. Витгенштейн сумел увидеть в очевидном необычное явление.

Один из пунктов, который Маркузе критикует в языковой теории Витгенштейна, касается его примера с метлой: «Моя метла стоит в углу…». Маркузе очень смущает этот пример, он осуждает такое «почти мазохистское сокращение речи до простого и общего». Но утонув в своем возмущении, Маркузе упустил основное значение этого примера. Даже в обыденном случае можно обнаружить необычную практику переноса значения слов, как раз то, на что обращает внимание Витгенштейн. Более того, если вы внимательно присмотритесь к оборотам речи, то даже самые банальные утверждения окажутся не совсем тем, чем кажутся на первый взгляд. Однако у Витгенштейна существует множество других примеров, которые Маркузе игнорирует.

Эта особенность человека — невнимательно относиться к очевидным фактам — слишком глубоко укоренилась, поэтому идею Витгенштейна не все могут воспринять с легкостью. Витгенштейн обращает внимание читателя на то, как ежедневные «языковые игры», в которые мы играем, захватывают нас. Именно поэтому он внимательно следит за тем, что он сам делает и говорит. Он считает, что задача философии в первую очередь терапевтическая, в том смысле, что она позволяет «работать над собой» и прояснять мысли. Эта идея отражена в «Философских исследованиях», чтение которых способствует самоанализу.

Весьма примечательно, что иногда, когда мы произносим слово «время» , мы имеем в виду «пришло время отдавать долги», а иногда — что мы ожидаем кого-то в гости. Мы не привыкли рассматривать язык под таким углом. И мы действительно можем сопротивляться новому видению, не желая задумываться над очевидным. Но разве это можно назвать «издевательством» над языком, как это сделал Маркузе? В определенном смысле необходимо себя заставить увидеть язык в новом свете, это требует глубокого логического анализа языка и самоанализа, но отказ или неспособность увидеть необычные свойства языка могут означать, что человек просто недостаточно умен, чтобы это сделать. Поэтому, если мы хотим перемен, прежде всего необходимо побороть в себе привычку «быть слепым и глупым» и начать стремиться познать себя. Маркузе мог бы принять эту мысль, если бы согласился с тем, что наша ежедневная деятельность окутана лингвистическим «волшебством и колдовством». Однако он предпочел оставаться в плену языка и не тратить время на рефлексию.

Возможно, второе возражение Маркузе окажется более состоятельным? Оно заключается в том, что Витгенштейн ограничивается и зацикливается на языке. Маркузе говорит, что философ рассматривает язык односторонне. Однако это не подтверждается при чтении трудов Витгенштейна, в которых он описывает язык как многомерное, необъятно многообразное явление, которое не так-то легко поддается точному переводу. Витгенштейн кропотливо показывает, как язык меняется в зависимости от изменения привычек и ежедневной деятельности. Язык является условным и временным, но «лингвистические игры» не могут изменяться так свободно. Время идет, изменяется контекст и возникает множество вариантов для видения привычной ситуации. Один из наиболее известных примеров, подтверждающих эту мысль — это пазл-головоломка:

Посмотрите на это изображение, и вы увидите на нем утку. Посмотрите снова и внимательнее, и вы заметите еще и зайца. Это очень наглядный пример, он показывает, что такое «лингвистические игры». Одно и то же изображение или слово может восприниматься разными людьми по-разному. Более современным примером служат ситуации, складывающиеся на дебатах, которые часто возникают на конференциях. Докладчик может обратиться к «экспертному мнению» или сказать: «Это моя точка зрения». Однако, если у оппонента другой ментальный контекст использования слов, которые стали предметом спора, то нет никакой возможности для разрешения конфликта. Люди просто оперируют разными смыслами, хотя внешне они и произносят одни и те же слова. Эти примеры призывают нас задуматься об особенностях, которые содержит в себе наш обыденный язык. В то же время Маркузе не рассматривает в своей критике пример с «уткой-зайцем» и не размышляет над следствиями, которые можно вывести из этого случая.

Таким образом, использование языка включает спорные моменты, которые касаются различного понимания и восприятия одних и тех же явлений и понятий разными собеседниками. С другой стороны, Маркузе отрицает это и даже говорит, что социальные практики не подтверждают предположения Витгенштейна. Согласно Маркузе, общение не было бы возможно, будь то, о чем пишет Витгенштейн, на самом деле воплощено в реальности.

В действительности позиция Витгенштейна более радикальна, чем замечает Маркузе. Он говорит, что каждое новое произнесение фразы всегда становится новой языковой игрой. Это загадочное замечание может означать, что нам нужно играть в языковые игры по-разному, если мы хотим что-то изменить. Но что из этого следует? Примечательно, что, по мнению Витгенштейна, мы не можем самостоятельно, в одиночку, играть в лингвистические игры. Они возникают благодаря совместному использованию языка. Например, игра polari — тайный язык, используемый среди гомосексуалов во времена Витгенштейна. Языковые игры с их обманывающими ловушками и множеством значений поднимают проблему коллективных действий. Мы не сможем постичь смысл слов, если будем действовать в одиночку. Витгенштейн пишет:

«Этот язык появился вследствие того, что человек был вынужден думать определенным, непривычным образом. Поэтому преуспеть в создании новых языковых игр могут только те люди, которые инстинктивно восстают против обыденного языка; и мы не можем привлечь внимание тех, кто использует язык бездумно, для простого выражения мнения или эмоций».

Восстающие живут в состоянии неудовлетворенности языком. Они чувствуют свое отчуждение, отрезанность от остальных людей, а также и от самого языка. Чтение Витгенштейна пробуждает в человеке интерес к новому пониманию и восприятию языка. В то же время мы не обнаружили убедительных аргументов в возражениях Маркузе против лингвистической теории Витгенштейна. Он не сумел доказать, что безусловно непростое изучение Витгенштейном языковых игр глупо и бесполезно. На самом деле, комментарии Маркузе только усиливают интерес к проблемам, которые поставил в своих работах Людвиг Витгенштейн.

Язык и речь являются неотъемлемой частью жизни человека. Мы словно живем внутри языка. Витгенштейн убежден, что человек стоит на границе мышления и реальности, и язык позволяет более четко обозначить эту границу. В то же время, поскольку каждый из нас сам становится границей своего мира, это значит, что мы всегда будем сталкиваться с проблемой недопонимания между людьми. И это неизбежно. Такова основная особенность языка, который оформляет индивидуальное мышление каждого из нас. Однако спасением от солипсизма служат именно языковые игры. Они развивают гибкость мышления, способность человека идти на компромисс, использовать разные обороты речи, для того чтобы достичь понимания с окружающими.