Еще предвижу затрудненья:
Родной земли спасая честь,
Я должен буду, без сомненья,
Письмо Татьяны перевесть.
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала
И выражалася с трудом
На языке своем родном,
Итак, писала по-французски...
Что делать! повторяю вновь:
Доныне дамская любовь
Не изьяснялася по-русски,
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык.

Стоп-стоп-стоп драгечи. Не спешите обвинять несчастную Т. Ларину в том, что она полнейшая невежда. По русски она говорила хорошо и правильно, уверен на все 143 % Речь идет об эпистолярном жанре. Писать по-русски, да еще о любви...это было крайне сложно даже для людей более опытных и искушенных. А тут молодая девушка.... Откуда ей набраться словей то таких красЫвых, прости-господи....:-) Тем более журналов она наших не читала (ну там "Лиза" и "Домашний очаг", ага-ага). Так что училась высокому слогу у учителей француженок(ов), да и в модных романах. На французском языке... так что....:-) Но мы продолжаем.

Я знаю: дам хотят заставить
Читать по-русски. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С «Благонамеренным» в руках!
Я шлюсь на вас, мои поэты;
Не правда ль: милые предметы,
Которым, за свои грехи,
Писали втайне вы стихи,
Которым сердце посвящали,
Не все ли, русским языком
Владея слабо и с трудом,
Его так мило искажали,
И в их устах язык чужой
Не обратился ли в родной?

А. Измайлов

Экий, все-таки свет наш Александр Сергеич тролль....:-)) Человек, который больше всего успевал в лицее именно во французском, и первые строчки написал на языке Руссо и Дидро знает о чем говорит:-))) Может возникнуть вопрос - что за "Благонамеренный" такой, от лицезрения которого поэт приходит в ужас. Нуу..это такой странноватый русский журнал. Издавался этаким циничным баснеписцем А. Измайловым и выходил крайне не регулярно и нередко фраппировал почетную публику.

Не дай мне бог сойтись на бале
Иль при разъезде на крыльце
С семинаристом в желтой шале
Иль с академиком в чепце!
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю.
Быть может, на беду мою,
Красавиц новых поколенье,
Журналов вняв молящий глас,
К грамматике приучит нас;
Стихи введут в употребленье;
Но я... какое дело мне?
Я верен буду старине.

Неправильный, небрежный лепет,
Неточный выговор речей
По-прежнему сердечный трепет
Произведут в груди моей;
Раскаяться во мне нет силы,
Мне галлицизмы будут милы,
Как прошлой юности грехи,
Как Богдановича стихи.
Но полно. Мне пора заняться
Письмом красавицы моей;
Я слово дал, и что ж? ей-ей
Теперь готов уж отказаться.
Я знаю: нежного Парни
Перо не в моде в наши дни.

И. Богданович

Мед на сердца учителей русской словесности. Хотя Пушкин продолжает троллить. Сексисткие шуточки, кстати. :-))) Про шаль и чепец - это он так про женщин-ученых отзывается. Не сильно ценит, сразу видно.... Но разберем не понятные термины. Галлинизмы - слова вошедшие в русский язвк из Франции, часть которой в прежние времена называли Галлией. Богданович и Парни - это такие поэты. Ипполит Богданович вошел в историю своей развлекательной поэмой «Душенька» — вольным переложением романа Лафонтена «Любовь Психеи и Купидона». А Эварист Дезире де Форш Парни и вовсе почти эротику писал:-)

Э. Парни

Певец Пиров и грусти томной,
Когда б еще ты был со мной,
Я стал бы просьбою нескромной
Тебя тревожить, милый мой:
Чтоб на волшебные напевы
Переложил ты страстной девы
Иноплеменные слова.
Где ты? приди: свои права
Передаю тебе с поклоном...
Но посреди печальных скал,
Отвыкнув сердцем от похвал,
Один, под финским небосклоном,
Он бродит, и душа его
Не слышит горя моего.

Е. Баратынский

"Певец Пиров" и аллюзия на финское небо - это отсылка к судьбе приятеля Пушкина поэта Евгения Баратынского. Помните, как там у Вяземского: "Пушкин, Дельвиг, Баратынский — русской музы близнецы". Человек сложной судьбы в эти года служил унтер-офицером в Нейшлотском пехотном полку в Южной Карелии (Финляндия)

Офицеры Нейшлотского полка под Мукденом в начале 20 столетия.

Письмо Татьяны предо мною;
Его я свято берегу,
Читаю с тайною тоскою
И начитаться не могу.
Кто ей внушал и эту нежность,
И слов любезную небрежность?
Кто ей внушал умильный вздор,
Безумный сердца разговор,
И увлекательный и вредный?
Я не могу понять. Но вот
Неполный, слабый перевод,
С живой картины список бледный
Или разыгранный Фрейшиц
Перстами робких учениц:

Фрейшиц - немецкое название знаменитой оперы Карла Марии фон Вебера "Вольный стрелок", а "список бледный" тут употребляется как копия. Но больше мы отвлекаться не будем и просто приведем все письмо полностью. Благо, многие учили наизусть:-)

Опера "Вольный стрелок"

Письмо
Татьяны к Онегину

Я к вам пишу — чего же боле?
Что я могу еще сказать?
Теперь, я знаю, в вашей воле
Меня презреньем наказать.
Но вы, к моей несчастной доле
Хоть каплю жалости храня,
Вы не оставите меня.
Сначала я молчать хотела;
Поверьте: моего стыда
Вы не узнали б никогда,
Когда б надежду я имела
Хоть редко, хоть в неделю раз
В деревне нашей видеть вас,
Чтоб только слышать ваши речи,
Вам слово молвить, и потом
Все думать, думать об одном
И день и ночь до новой встречи.
Но, говорят, вы нелюдим;
В глуши, в деревне все вам скучно,
А мы... ничем мы не блестим,
Хоть вам и рады простодушно.

Зачем вы посетили нас?
В глуши забытого селенья
Я никогда не знала б вас,
Не знала б горького мученья.
Души неопытной волненья
Смирив со временем (как знать?),
По сердцу я нашла бы друга,
Была бы верная супруга
И добродетельная мать.

Другой!.. Нет, никому на свете
Не отдала бы сердца я!
То в вышнем суждено совете...
То воля неба: я твоя;
Вся жизнь моя была залогом
Свиданья верного с тобой;
Я знаю, ты мне послан богом,
До гроба ты хранитель мой...
Ты в сновиденьях мне являлся
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В душе твой голос раздавался
Давно... нет, это был не сон!
Ты чуть вошел, я вмиг узнала,
Вся обомлела, запылала
И в мыслях молвила: вот он!
Не правда ль? я тебя слыхала:
Ты говорил со мной в тиши,
Когда я бедным помогала
Или молитвой услаждала
Тоску волнуемой души?
И в это самое мгновенье
Не ты ли, милое виденье,
В прозрачной темноте мелькнул,
Приникнул тихо к изголовью?
Не ты ль, с отрадой и любовью,
Слова надежды мне шепнул?
Кто ты, мой ангел ли хранитель,
Или коварный искуситель:
Мои сомненья разреши.
Быть может, это все пустое,

Обман неопытной души!
И суждено совсем иное...
Но так и быть! Судьбу мою
Отныне я тебе вручаю,
Перед тобою слезы лью,
Твоей защиты умоляю...
Вообрази: я здесь одна,
Никто меня не понимает,
Рассудок мой изнемогает,
И молча гибнуть я должна.
Я жду тебя: единым взором
Надежды сердца оживи
Иль сон тяжелый перерви,
Увы, заслуженным укором!

Кончаю! Страшно перечесть...

По-моему очень сильно. Очень! Но продолжим в следующий раз.
Продолжение следует...
Приятного времени суток

tatale
"Как же все обожают цитировать наше всё - "как уст румяных без улыбки..."! Безжалостно вырывая фразу из контекста и, тем самым, меняя абсолютно ее смысл.
Александр Сергеевич вовсе не ратовал за безграмотность, он констатировал факт: молодые русские девушки не умели толком говорить по-русски, а изъяснялись все больше на французском языке. И Пушкина умиляли их попытки говорить по-русски".

"Евгений Онегин", глава третья.

Еще предвижу затрудненья:
Родной земли спасая честь,
Я должен буду, без сомненья,
Письмо Татьяны перевесть.
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своём родном,
Итак, писала по-французски...
Что делать! повторяю вновь:
Доныне дамская любовь
Не изъяснялася по-русски,
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык.

Я знаю: дам хотят заставить
Читать по-русски. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С "Благонамеренным" в руках!
Я шлюсь на вас, мои поэты;
Не правда ль: милые предметы,
Которым, за свои грехи,
Писали втайне вы стихи,
Которым сердце посвящали,
Не все ли, русским языком
Владея слабо и с трудом,
Его так мило искажали,
И в их устах язык чужой
Не обратился ли в родной?

Не дай мне бог сойтись на бале
Иль при разъезде на крыльце
С семинаристом в желтой шале
Иль с академиком в чепце!
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю.
Быть может, на беду мою,
Красавиц новых поколенье,
Журналов вняв молящий глас,
К грамматике приучит нас;
Стихи введут в употребленье;
Но я... какое дело мне?
Я верен буду старине.

Неправильный, небрежный лепет,
Неточный выговор речей
По прежнему сердечный трепет
Произведут в груди моей;
Раскаяться во мне нет силы,
Мне галлицизмы будут милы,
Как прошлой юности грехи,
Как Богдановича стихи.
Но полно. Мне пора заняться
Письмом красавицы моей;
Я слово дал, и что ж? ей-ей
Теперь готов уж отказаться.
Я знаю: нежного Парни
Перо не в моде в наши дни.

Мы свыклись с представлением о том, что в русском обществе времён Пушкина основным языком общения был русский. А как же иначе? Гениальный русский поэт и соответственно героиня его романа в стихах, «русская душой Татьяна», не могли говорить ни на каком другом языке, кроме «великорусского». Ложное представление о том, какой язык был основным для Пушкина и героев «Евгения Онегина» закрепилось во многих из нас с лёгкой руки советских пушкинистов. Истина приносилась в жертву идеологии. В своих трактатах о Пушкине, при всей болтовне об интернационализме, советские пушкинисты делали ставку на русский национализм. Разговоры о влиянии на Пушкина французской поэзии - мягко говоря, не поощрялись, а во времена Сталина могли повлечь за собой обвинение в в космополитизме и клевете на великого русского поэта со всеми вытекающими отсюда последствиями.

И всё же «первейшим» языком для пушкинского общества, как не крути и не верти, был французский. Он, а не русский был разговорным языком дворянских усадеб, гостиных, всей собиравшейся на балах и званых ужинах «золотой» молодёжи и аристократической элиты того времени. Власть французского языка в годы детства Пушкина, можно сказать, была бераздельной в высшем обществе. «В гостиной, - пишет биограф Пушкина Ариадна Тыркова-Вильямс, - Саша жадно упивался французскими разговорами, остротами взрослых». Русский язык был, по крайней мере, в то время, чаще всего языком дворянских «задворок»: детской, где бывала челядь, девичьей и других мест, где концентрировалась прислуга или где барин судил-рядил свой суд над принадлежавшими ему крепостными.

Столичная аристократия, за редким исключением, говорила по-русски плохо, с акцентом, с чудовищными ошибками, причём как в устной, так и в письменной речи. Вот отрывок из дневника А.Олениной, едва не ставшей невестой Пушкина. Это о ней упоминает он в онегинских строфах: «Город пышный, город бедный, Дух неволи, стройный вид, Свод небес зелено-бледный, Скука, холод и гранит. Всё же мне вас жаль немножко, Потому что здесь порой Ходит маленькая ножка, Вьётся локон золотой». К счастью, до нас дошёл дневник Олениной. К несчастью, он написан плохим русским языком, без каких-либо знаков препинания, словно его вела, упражнявшаяся в русском иностранка. Он, можно сказать, «зерцало» того, как говорили и что выделывали пером барышни того времени. «Как часто в этот день, - записывает Оленина в дневник, - поглядывала я на дорогу и как забилось сердце моё когда увидела я колязку Алексея и в ней высокого мущину в козатской шапке... Наступили мои рождения. Приехало много гостей. Накануне ездили мы за грыбами. Я была нездорова, мои обыкновенные нервы разигрались, мне дёргало всю половину лица».

Но вот что кажется особенно неожиданным – это то, что пушкинская Татьяна, оказывается, плохо знала русский, а её письмо к Онегину, то самое, знаменитое: «Я вам пишу, чего же боле...», увы и ах, написано было, оказывается, ею по-французски, а затем переведено на русский язык автором, то бишь Пушкиным. Впрочем слово самому Пушкину.

Ещё предвижу затрудненья:
Родной земли спасая честь,
Я должен буду, без сомненья,
Письмо Татьяны перевесть.
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала
И выражалася с трудом
На языке своём родном...

Да что Татьяна? Сам Пушкин предпочитает объясняться в письмах к своей будущей невесте Натали языком Гюго и Стендаля. Французскими письмами обменивается он с Анной Керн, А. Смирновой-Россет, А.Раевским, братом «Лёвушкой» и многими другими. «Друг мой, - пишет Пушкин в своём французском письме Чаадаеву в июле 1831-го, - я буду говорить с вами на языке Европы» и делает тут же неожиданное признание - «он мне привычнее нашего», а в письме Вяземскому сетует: «Когда-нибудь, должно же вслух сказать, что русский метафизический язык находится у нас в диком состоянии. Дай Бог ему когда-нибудь образоваться, наподобие французского (ясного, точного языка прозы, т.е. языка мыслей)».

Когда двенадцатилетний Пушкин пришёл в лицей, он уже блестяще знал французский и настолько выделялся этим среди своих сверстников, что они наградили его кличкой «француз». Это о нём ходили по рукам шуточные и довольно колючие куплеты, сочинённые кем-то из лицеистов: «А наш француз свой хвалит вкус и матерщину порет». К поступлению в Лицей «француз»-Пушкин имел уже за собой солидный для его возраста опыт сочинительства на французском: стихи, поэму, комедию (под Мольера), эпиграммы. Без французского, без французских поэтов того времени: Буало, Альфреда де Мюссе и, конечно же, «нежного Парни» трудно представить себе творчество юного Пушкина.

И всё же в Лицей пришёл не только мальчик, знавший в совершенстве французский. Отец «баловался» русскими стихами. Дядя, своими баснями, памфлетами и каламбурами на русском языке был в то время довольно популярен в литературно-салонных кругах. И кроме того, мальчик несомненно «наглотался» родной речи: от бабушки, от няни, и от чтения тех, пока ещё немногочисленных русских книг, которые стали уже понемногу разбавлять собой в книжных шкафах сугубо французские переплёты. За пышным французским фасадом шла в России своя напряжённая работа. Такие, как Державин, Батюшков, Карамзин, Жуковский, всё более отдаляясь от французского оригинала, создавали культуру русского литературного языка, которая ещё достигнет свего эпогея в пушкинской поэзии.

Яков РАБИНЕР

Про язык русской аристократии

"Многие из декабристов русского языка совсем или почти не знали. Так, М. П. Бестужев-Рюмин во время следствия, сидя в Петропавловской крепости, вынужден был, отвечая на допросные пункты, часами листать французско-русский лексикон, чтобы правильно перевести свои показания, которые он сочинял по-французски. Почти не говорил по-русски М. С. Лунин. Довольно плохо знали язык братья Муравьевы-Апостолы, воспитывавшиеся во Франции, - из них Матвей Иванович впоследствии, в Сибири, со слуха и благодаря чтению русских книг язык освоил вполне хорошо, а Сергей, за ранней гибелью, не успел, даже стеснялся писать по-русски и т. д.

Почти трагикомичной выглядела ситуация франкоязычия в 1812 году, когда в дневниках и переписке русской знати "на чистейшем французском языке выражалась величайшая ненависть к французам".

Плохому знанию русского языка способствовало и то, что на протяжении всего XVIII и начала XIX века он непрерывно менялся, общепризнанные грамматические нормы были практически неизвестны, а учебники грамматики почти отсутствовали.

Многие, вслед за М. А. Дмитриевым, могли сказать: "Русской грамматике меня не учили, да некому было и учить: никто не знал даже правописания".

В общем, учили родной язык в основном копируя прописи и заучивая немногочисленные русские стихи - примерно так же, как иностранные. А о правописании в большинстве случаев и не думали. Даже княгиня Е. Р. Дашкова - президент двух Академий и автор статей в толковом словаре русского языка - подписывала свою фамилию "Дашкава"...

Толчком к овладению русским языком стала образовательная политика и личный пример Николая I. Как говорили, на следующий же день после своего воцарения император, выйдя утром к придворным, громко поприветствовал их по-русски, сказав: "Доброе утро, дамы и господа".
Поскольку предшественник его, Александр I, всегда здоровался по-французски, наиболее проницательные из придворных сразу почувствовали, что наступают новые времена. Так и оказалось. С этого времени Николай общался по-французски только с дипломатами и дамами и очень раздражался, если подданный не мог поддержать разговора на русском языке. И писать - письма к сыновьям и деловые бумаги - Николай тоже стал по-русски, благо у него были хорошие учителя и он делал это вполне грамотно. В результате в считаные месяцы французский язык исчез из российского делопроизводства (за исключением дипломатического ведомства), а придворные и столичная знать наперебой принялись зазывать к себе учителей, чтобы учиться по-русски."

Как французский стал языком русской аристократии

Дворянские дети ещё в начале XIX века начинали говорить на французском раньше, чем на родном. А повзрослев, зачастую владели русским языком хуже, чем речью Мольера и Вольтера. Наши аристократы по-французски не только говорили, но и думали.

Лидер трендов

«Тело мое родилося в России, это правда; однако дух мой принадлежал короне французской». Денис Фонвизин. «Бригадир» (1769 г.)

Разумеется, случаев, когда правящий класс говорил по-другому, нежели народные массы, в истории предостаточно: норманнские завоеватели в Англии, монголы в юаньском Китае. Однако то были именно пришельцы-захватчики, сознательно отгораживавшие себя от простонародья (в том числе и языковым барьером). В Российской империи, напротив, правящий класс по большей части был русским (к примеру, на 1812 год среди генералитета доля «природных русаков» составляла порядка 60-65%; а если брать офицерство, количество носителей иностранных фамилий и вовсе не превышало 10-12%). Тем удивительнее ситуация, при которой языком не только международного, но и бытового общения отечественной элиты совершенно сознательно и на многие десятилетия избирается Français.

Для того были, казалось, и вполне объективные причины. Золотой век русского дворянства, длившийся с XVIII столетия и до конца наполеоновских войн, совпал с эпохой расцвета Франции, ставшей гегемоном в Европе, а значит, и во всём мире. За политическим лидерством всегда следует идеологическое: лионские белошвейки - законодательницы мод, Дидро и Вольтер - властители умов, а блеск Версаля - недостижимый идеал для других монархов. Неудивительно, что галльские язык и массовая культура занимали в мире такое же место, как США и английский - сейчас. Так что представитель элиты любой страны волей-неволей вынужден овладеть инструментом мирового общения, чтобы не остаться на обочине жизни.

Итог очевиден: к началу XIX века в домашней библиотеке русского дворянина в среднем более 70% книг современных авторов принадлежали перу французов, тогда как лишь оставшаяся треть приходилась на остальных, вместе взятых: англичан, немцев, итальянцев. А среди изданий, продававшихся в книжных лавках Петербурга и Москвы в 1801-1812 годах, 50% имели французский оригинал. Да и первые стихотворные опыты самого Пушкина были написаны по-… ну вы поняли.

Язык элитного потребления

«Князь говорил на том изысканном французском языке, на котором не только говорили, но и думали наши деды». Лев Толстой. «Война и мир»

Приведённые факты, однако, не объясняют, почему французский стал способом нашего элитарного общения. Но обратимся к лингвистической статистике. Из 300 слов русского языка, обозначающих элементы и фасоны одежды, по меньшей мере 1/3 - французского происхождения. Для предметов роскоши (дорогая утварь, бижутерия, парфюм, драгоценности, алкоголь) количество названий с галльскими корнями приближается уже к 3/4. Всё это - следствия «элитного потребления» нашего правящего класса, обменивавшие продукты труда подневольных крестьян на побрякушки и платья «из самого Парижу».

Влияние Франции на наши внешнеэкономические связи оставалось подавляющим вплоть до 1917 года: к началу XX века доля французского капитала среди всех иностранных инвестиций в Россию была наибольшей - 31% (Англия - 24%, Германия - 20%).

Учитель для русского

«Он по-французски совершенно мог изъясняться и писал». Александр Пушкин. «Евгений Онегин».

И всё-таки, попробуем разобраться: когда же в России отмечена первая вспышка галломании? Всякая революция, в том числе Великая Французская, по понятным причинам порождает колоссальную эмиграцию лучших людей, не нашедших места при новом режиме. За 1789-99 годы число таких беглецов в Россию превысило 15 тысяч: громадная цифра, учитывая, что общее количество российских дворянских родов составляло лишь около 100 тысяч. Надо ли говорить, что петербургский свет встретил изгнанников с сочувствием и восторгом, видя в них светочей культуры и защитников монархического порядка.

«Скоро в самых отдалённых губерниях всякий небогатый даже помещик начал иметь своего маркиза» - писал в мемуарах современник Пушкина, Филипп Филиппович Вигель. Малоизвестный факт: в феврале 1793 года, под впечатлением от казни Людовика XVI, Екатерина Великая издала указ, обязывавший французов или выехать за границу, или принести присягу, что те не поддерживают революционные идеи. Соответствующую клятву дали около полутора тысяч, отказались от присяги - 43 человека.

В итоге, множество вчерашних парижан стали гувернёрами и учителями помещичьих детей; даже наставником императора Александра I в юные годы был швейцарец-франкофон Лагарп. (Добавим в скобках, что следующее поколение русских аристократов было выпестовано многими из 190 тысяч пленных французов, оставшихся в стране снега после разгрома Наполеона).

Так что язык Декарта и Бюффона над колыбелью дворянского младенца начинал звучать куда раньше, чем сказки Арины Родионовны.

Закат франкофонии

«Француз - кургуз». Владимир Даль. «Пословицы русского народа».

В 1812 г. русским офицерам во время кавалерийских разъездов запрещалось говорить на французском, поскольку партизаны, особенно в тёмное время суток, могли и пальнуть из засады, услышав «ненашенский» говор. На процессе 1826 года многие декабристы давали показания по-французски, так как родным владели плохо.

Вслед за превращением в XIX веке Великобритании в мирового лидера поменялись и, с позволения сказать, лингвистические тренды. Уже при Николае I императорский двор заговорил по-русски (даже с женщинами, что, как отмечали современники, явилось «неслыханным делом»). А к середине столетия удивительное общество, где любой офицер, переодевшись в партикулярное платье, мог заехать в расположение наполеоновской гвардии и успешно выдать себя за француза, осталось лишь на страницах «Войны и мира».

Казался иногда нежней,

И с легковерным ослепленьем

Опять любовник молодой

Бежал за милой суетой.

За что ж виновнее Татьяна?

За то ль, что в милой простоте

Она не ведает обмана

И верит избранной мечте?

За то ль, что любит без искусства,

Послушная влеченью чувства,

Что так доверчива она,

Что от небес одарена

Воображением мятежным,

Умом и волею живой,

И своенравной головой,

И сердцем пламенным и нежным?

Ужели не простите ей

Вы легкомыслия страстей?

Кокетка судит хладнокровно,

Татьяна любит не шутя

И предается безусловно

Любви, как милое дитя.

Не говорит она: отложим -

Любви мы цену тем умножим,

Вернее в сети заведем;

Сперва тщеславие кольнем

Надеждой, там недоуменьем

Измучим сердце, а потом

Ревнивым оживим огнем;

А то, скучая наслажденьем,

Невольник хитрый из оков

Всечасно вырваться готов.

Еще предвижу затрудненья:

Родной земли спасая честь,

Я должен буду, без сомненья,

Письмо Татьяны перевесть.

Она по-русски плохо знала,

Журналов наших не читала,

И выражалася с трудом

На языке своем родном,

Итак, писала по-французски...

Что делать! повторяю вновь:

Доныне дамская любовь

Не изъяснялася по-русски,

Доныне гордый наш язык

К почтовой прозе не привык.

Могу ли их себе представить

С "Благонамеренным" (21) в руках!

Я шлюсь на вас, мои поэты;

Не правда ль: милые предметы,

Которым, за свои грехи,

Писали втайне вы стихи,

Которым сердце посвящали,

Не все ли, русским языком

Владея слабо и с трудом,

Его так мило искажали,

И в их устах язык чужой

Не обратился ли в родной?

Не дай мне бог сойтись на бале

Иль при разъезде на крыльце

С семинаристом в желтой шале

Иль с академиком в чепце!

Как уст румяных без улыбки,

Без грамматической ошибки

Я русской речи не люблю.

Быть может, на беду мою,

Красавиц новых поколенье,

Журналов вняв молящий глас,

К грамматике приучит нас;

Стихи введут в употребленье;

Но я... какое дело мне?

Я верен буду старине.

Неправильный, небрежный лепет,

Неточный выговор речей

По прежнему сердечный трепет

Произведут в груди моей;

Раскаяться во мне нет силы,

Мне галлицизмы будут милы,

Как прошлой юности грехи,

Как Богдановича стихи.

Но полно. Мне пора заняться

Письмом красавицы моей;

Я слово дал, и что ж? ей-ей

Теперь готов уж отказаться.

Я знаю: нежного Парни

Перо не в моде в наши дни.

Певец Пиров и грусти томной (22),

Когда б еще ты был со мной,

Я стал бы просьбою нескромной

Тебя тревожить, милый мой:

Чтоб на волшебные напевы

Переложил ты страстной девы

Иноплеменные слова.

Где ты? приди: свои права

Передаю тебе с поклоном...

Но посреди печальных скал,

Отвыкнув сердцем от похвал,

Один, под финским небосклоном,

Он бродит, и душа его

Не слышит горя моего.

Письмо Татьяны предо мною;

Его я свято берегу,

Кто ей внушал и эту нежность,

И слов любезную небрежность?

Кто ей внушал умильный вздор,

Безумный сердца разговор,

И увлекательный и вредный?

Я не могу понять. Но вот

Неполный, слабый перевод,

С живой картины список бледный,

Или разыгранный Фрейшиц

Перстами робких учениц:

Татьяны к Онегину

Я к вам пишу - чего же боле?

Что я могу еще сказать?

Теперь, я знаю, в вашей воле

Меня презреньем наказать.

Но вы, к моей несчастной доле

Хоть каплю жалости храня,

Вы не оставите меня.

Сначала я молчать хотела;

Поверьте: моего стыда

Вы не узнали б никогда,

Когда б надежду я имела

Хоть редко, хоть в неделю раз

В деревне нашей видеть вас,

Чтоб только слышать ваши речи,

Вам слово молвить, и потом

Все думать, думать об одном

И день и ночь до новой встречи.

Но говорят, вы нелюдим;

В глуши, в деревне всё вам скучно,

А мы... ничем мы не блестим,

Хоть вам и рады простодушно.

Зачем вы посетили нас?

В глуши забытого селенья

Я никогда не знала б вас,

Не знала б горького мученья.

Души неопытной волненья

Смирив со временем (как знать?),

По сердцу я нашла бы друга,

Была бы верная супруга

И добродетельная мать.

Другой!.. Нет, никому на свете

Не отдала бы сердца я!

То в вышнем суждено совете...

То воля неба: я твоя;

Вся жизнь моя была залогом

Свиданья верного с тобой;

Я знаю, ты мне послан богом,

До гроба ты хранитель мой...

Ты в сновиденьях мне являлся,

Незримый, ты мне был уж мил,

Твой чудный взгляд меня томил,

Давно... нет, это был не сон!

Ты чуть вошел, я вмиг узнала,

Вся обомлела, запылала

И в мыслях молвила: вот он!

Не правда ль? я тебя слыхала:

Ты говорил со мной в тиши,

Когда я бедным помогала

Или молитвой услаждала

Тоску волнуемой души?

И в это самое мгновенье

Не ты ли, милое виденье,

В прозрачной темноте мелькнул,

Приникнул тихо к изголовью?

Не ты ль, с отрадой и любовью,

Слова надежды мне шепнул?

Кто ты, мой ангел ли хранитель,

Или коварный искуситель:

Мои сомненья разреши.

Быть может, это всё пустое,

Обман неопытной души!

И суждено совсем иное...

Но так и быть! Судьбу мою

Отныне я тебе вручаю,

Перед тобою слезы лью,

Твоей защиты умоляю...

Вообрази: я здесь одна,

Никто меня не понимает,

Рассудок мой изнемогает,

И молча гибнуть я должна.

Я жду тебя: единым взором

Надежды сердца оживи,

Иль сон тяжелый перерви,

Увы, заслуженным укором!

Кончаю! Страшно перечесть...

Стыдом и страхом замираю...

Но мне порукой ваша честь,

И смело ей себя вверяю...

Татьяна то вздохнет, то охнет;

Письмо дрожит в ее руке;

Облатка розовая сохнет

На воспаленном языке.

К плечу головушкой склонилась.

Сорочка легкая спустилась

С ее прелестного плеча...

Но вот уж лунного луча

Сиянье гаснет. Там долина

Сквозь пар яснеет. Там поток

Засеребрился; там рожок

Пастуший будит селянина.

Вот утро: встали все давно,

Моей Татьяне всё равно.

Она зари не замечает,

Сидит с поникшею главой

И на письмо не напирает

Своей печати вырезной.

Но, дверь тихонько отпирая,

Уж ей Филипьевна седая

Приносит на подносе чай.

"Пора, дитя мое, вставай:

Да ты, красавица, готова!

О пташка ранняя моя!

Вечор уж как боялась я!

Да, слава богу, ты здорова!

Тоски ночной и следу нет,

Лицо твое как маков цвет".

Ах! няня, сделай одолженье. -

"Изволь, родная, прикажи".

Не думай... право... подозренье...

Но видишь... ах! не откажи. -

"Мой друг, вот бог тебе порука".

Итак, пошли тихонько внука

С запиской этой к О... к тому...

К соседу... да велеть ему -

Чтоб он не говорил ни слова,

Чтоб он не называл меня... -

"Кому же, милая моя?

Я нынче стала бестолкова.

Кругом соседей много есть;

Куда мне их и перечесть".

Как недогадлива ты, няня! -

"Сердечный друг, уж я стара,

Стара: тупеет разум, Таня;

А то, бывало, я востра,

Бывало, слово барской воли..."

Ах, няня, няня! до того ли?

Что нужды мне в твоем уме?

Ты видишь, дело о письме

К Онегину. - "Ну, дело, дело,

Не гневайся, душа моя,

Ты знаешь, непонятна я...

Да что ж ты снова побледнела?"

Так, няня, право ничего.

Пошли же внука своего. -

Но день протек, и нет ответа.

Другой настал: все нет, как нет.

Бледна как тень, с утра одета,

Татьяна ждет: когда ж ответ?

Приехал Ольгин обожатель.

"Скажите: где же ваш приятель?"

Ему вопрос хозяйки был.

"Он что-то нас совсем забыл".

Татьяна, вспыхнув, задрожала.

Сегодня быть он обещал,

Старушке Ленской отвечал:

Да, видно, почта задержала. -

Татьяна потупила взор,

Как будто слыша злой укор.

Смеркалось; на столе блистая

Шипел вечерний самовар.

Китайский чайник нагревая;

Под ним клубился легкий пар.

Разлитый Ольгиной рукою,

По чашкам темною струею

Уже душистый чай бежал,

И сливки мальчик подавал;

Татьяна пред окном стояла,

На стекла хладные дыша,

Задумавшись, моя душа,

Прелестным пальчиком писала

На отуманенном стекле

Заветный вензель О да Е.

И между тем душа в ней ныла,

И слез был полон томный взор.

Вдруг топот!.. кровь ее застыла.

Вот ближе! скачут... и на двор

Евгений! "Ах!" - и легче тени

Татьяна прыг в другие сени,

С крыльца на двор, и прямо в сад,

Летит, летит; взглянуть назад

Не смеет; мигом обежала

Куртины, мостики, лужок,

Аллею к озеру, лесок,

Кусты сирен переломала,

По цветникам летя к ручью,

И задыхаясь на скамью

"Здесь он! здесь Евгений!

О боже! что подумал он!"

В ней сердце, полное мучений,

Хранит надежды темный сон;

Она дрожит и жаром пышет,

И ждет: нейдет ли? Но не слышит.

В саду служанки, на грядах,

Сбирали ягоды в кустах

И хором по наказу пели

(Наказ, основанный на том,

Чтоб барской ягоды тайком

Уста лукавые не ели,

И пеньем были заняты:

Затея сельской остроты!).

Песня девушек

Девицы, красавицы,

Душеньки, подруженьки,

Разыграйтесь, девицы,

Разгуляйтесь, милые!

Затяните песенку,

Песенку заветную,

Заманите молодца

К хороводу нашему.

Как заманим молодца,

Как завидим издали,

Разбежимтесь, милые,

Закидаем вишеньем,

Вишеньем, малиною,

Красною смородиной.

Не ходи подслушивать

Песенки заветные,

Не ходи подсматривать

Игры наши девичьи.

Они поют, и с небреженьем

Ждала Татьяна с нетерпеньем,

Чтоб трепет сердца в ней затих,

Чтобы прошло ланит пыланье.

Но в персях то же трепетанье,

И не проходит жар ланит,

Но ярче, ярче лишь горит...

Так бедный мотылек и блещет

И бьется радужным крылом,

Плененный школьным шалуном

Так зайчик в озиме трепещет,

Увидя вдруг издалека

В кусты припадшего стрелка.

Но наконец она вздохнула

И встала со скамьи своей;

Пошла, но только повернула

В аллею, прямо перед ней,

Блистая взорами, Евгений

Стоит подобно грозной тени,

И, как огнем обожжена,

Остановилася она.

Но следствия нежданной встречи

Сегодня, милые друзья,

Пересказать не в силах я;

Мне должно после долгой речи

И погулять и отдохнуть:

Докончу после как-нибудь.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

La morale est dans la nature des choses.

Necker.<<6>>

I. II. III. IV. V. VI.

Чем меньше женщину мы любим,

Тем легче нравимся мы ей,

И тем ее вернее губим

Средь обольстительных сетей.

Разврат, бывало, хладнокровный

Наукой славился любовной,

Сам о себе везде трубя

И наслаждаясь не любя.

Но эта важная забава

Достойна старых обезьян

Хваленых дедовских времян:

Ловласов обветшала слава

Со славой красных каблуков

И величавых париков.

Кому не скучно лицемерить,

Различно повторять одно,

Стараться важно в том уверить,

В чем все уверены давно,

Всё те же слышать возраженья,

Уничтожать предрассужденья,

Которых не было и нет

У девочки в тринадцать лет!

Кого не утомят угрозы,

Моленья, клятвы, мнимый страх,

Записки на шести листах,

Обманы, сплетни, кольца, слезы,

Надзоры теток, матерей,

И дружба тяжкая мужей!

Так точно думал мой Евгений.

Он в первой юности своей

Был жертвой бурных заблуждений

И необузданных страстей.

Привычкой жизни избалован,

Одним на время очарован,

Разочарованный другим,

Желаньем медленно томим,

Томим и ветреным успехом,

Внимая в шуме и в тиши

Роптанье вечное души,

Зевоту подавляя смехом:

Вот как убил он восемь лет,

Утратя жизни лучший цвет.

В красавиц он уж не влюблялся,

А волочился как-нибудь;

Откажут - мигом утешался;

Изменят - рад был отдохнуть.

Он их искал без упоенья,

А оставлял без сожаленья,

Чуть помня их любовь и злость.

Так точно равнодушный гость

На вист вечерний приезжает,

Садится; кончилась игра:

Он уезжает со двора,

Спокойно дома засыпает

И сам не знает поутру,

Куда поедет ввечеру.

Но, получив посланье Тани,

Онегин живо тронут был:

Язык девических мечтаний

В нем думы роем возмутил;

И вспомнил он Татьяны милой

И бледный цвет и вид унылый;

И в сладостный, безгрешный сон

Душою погрузился он,

Быть может, чувствий пыл старинный

Им на минуту овладел;

Но обмануть он не хотел

Доверчивость души невинной.

Теперь мы в сад перелетим,

Где встретилась Татьяна с ним.

Минуты две они молчали,

Но к ней Онегин подошел

И молвил: "вы ко мне писали,

Не отпирайтесь. Я прочел

Души доверчивой признанья,

Любви невинной излиянья;

Мне ваша искренность мила;

Она в волненье привела

Давно умолкнувшие чувства;

Но вас хвалить я не хочу;

Я за нее вам отплачу

Признаньем также без искусства;

Примите исповедь мою:

Себя на суд вам отдаю.

"Когда бы жизнь домашним кругом

Я ограничить захотел;

Когда б мне быть отцом, супругом

Приятный жребий повелел;

Когда б семейственной картиной

Пленился я хоть миг единый, -

То верно б, кроме вас одной,

Невесты не искал иной.

Скажу без блесток мадригальных:

Нашед мой прежний идеал,

Я верно б вас одну избрал

В подруги дней моих печальных,

Всего прекрасного в залог,

И был бы счастлив... сколько мог!

"Но я не создан для блаженства;

Ему чужда душа моя;

Напрасны ваши совершенства:

Их вовсе недостоин я.

Поверьте (совесть в том порукой),

Супружество нам будет мукой.

Я, сколько ни любил бы вас,

Привыкнув, разлюблю тотчас;

Начнете плакать: ваши слезы

Не тронут сердца моего,

А будут лишь бесить его.

Судите ж вы, какие розы

Нам заготовит Гименей

И, может быть, на много дней.

"Что может быть на свете хуже

Семьи, где бедная жена

Грустит о недостойном муже

И днем и вечером одна;

Где скучный муж, ей цену зная

(Судьбу, однако ж, проклиная),

Всегда нахмурен, молчалив,

Сердит и холодно-ревнив!

Таков я. И того ль искали

Вы чистой, пламенной душой,

Когда с такою простотой,

С таким умом ко мне писали?

Ужели жребий вам такой

Назначен строгою судьбой?

"Мечтам и годам нет возврата;

Не обновлю души моей...

Я вас люблю любовью брата

И, может быть, еще нежней.

Послушайте ж меня без гнева:

Сменит не раз младая дева

Мечтами легкие мечты;

Так деревцо свои листы

Меняет с каждою весною.

Так, видно, небом суждено.

Полюбите вы снова: но...

Учитесь властвовать собою;

Не всякий вас, как я, поймет;

К беде неопытность ведет".

Так проповедовал Евгений.

Сквозь слез не видя ничего,

Едва дыша, без возражений,

Татьяна слушала его.

Он подал руку ей. Печально

(Как говорится, машинально)

Татьяна, молча, оперлась,

Головкой томною склонясь;

Пошли домой вкруг огорода;

Явились вместе, и никто

Не вздумал им пенять на то:

Имеет сельская свобода

Свои счастливые права,

Как и надменная Москва.

Вы согласитесь, мой читатель,

Что очень мило поступил

С печальной Таней наш приятель;

Не в первый раз он тут явил

Души прямое благородство,

Хотя людей недоброхотство

В нем не щадило ничего:

Враги его, друзья его

(Что, может быть, одно и то же)

Его честили так и сяк.

Врагов имеет в мире всяк,

Но от друзей спаси нас, боже!

Уж эти мне друзья, друзья!

Об них недаром вспомнил я.

А что? Да так. Я усыпляю

Пустые, черные мечты;

Я только в скобках замечаю,

Что нет презренной клеветы,

На чердаке вралем рожденной

И светской чернью ободренной,

Что нет нелепицы такой,

Ни эпиграммы площадной,

Которой бы ваш друг с улыбкой,

В кругу порядочных людей,

Без всякой злобы и затей,

Не повторил сто крат ошибкой;

А впрочем, он за вас горой:

Он вас так любит... как родной!

Гм! гм! Читатель благородный,

Здорова ль ваша вся родня?

Позвольте: может быть, угодно

Теперь узнать вам от меня,

Что значит именно родные.

Родные люди вот какие:

Мы их обязаны ласкать,

Любить, душевно уважать

И, по обычаю народа,

О рожестве их навещать,

Или по почте поздравлять,

Чтоб остальное время года

Не думали о нас они...

И так, дай бог им долги дни!

Зато любовь красавиц нежных

Надежней дружбы и родства:

Над нею и средь бурь мятежных

Вы сохраняете права.

Конечно так. Но вихорь моды,

Но своенравие природы,

Но мненья светского поток...

А милый пол, как пух, легок.

К тому ж и мнения супруга

Для добродетельной жены

Всегда почтенны быть должны;

Так ваша верная подруга

Бывает вмиг увлечена:

Любовью шутит сатана.

Кого ж любить? Кому же верить?

Кто не изменит нам один?

Кто все дела, все речи мерит

Услужливо на наш аршин?

Кто клеветы про нас не сеет?

Кто нас заботливо лелеет?

Кому порок наш не беда?

Кто не наскучит никогда?

Призрака суетный искатель,

Трудов напрасно не губя,

Любите самого себя,

Достопочтенный мой читатель!

Предмет достойный: ничего

Любезней верно нет его.

Что было следствием свиданья?

Увы, не трудно угадать!

Любви безумные страданья

Не перестали волновать

Младой души, печали жадной;

Нет, пуще страстью безотрадной

Татьяна бедная горит;

Ее постели сон бежит;

Здоровье, жизни цвет и сладость,

Улыбка, девственный покой,

Пропало все, что звук пустой,

И меркнет милой Тани младость:

Так одевает бури тень

Едва рождающийся день.

Увы, Татьяна увядает,

Бледнеет, гаснет и молчит!

Ничто ее не занимает,

Ее души не шевелит.

Качая важно головою,

Соседи шепчут меж собою:

Пора, пора бы замуж ей!..

Но полно. Надо мне скорей

Развеселить воображенье

Картиной счастливой любви.

Невольно, милые мои,

Меня стесняет сожаленье;

Простите мне: я так люблю

Татьяну милую мою!

Час от часу плененный боле

Красами Ольги молодой,

Владимир сладостной неволе

Предался полною душой.

Он вечно с ней. В ее покое

Они сидят в потемках двое;

Они в саду, рука с рукой,

Гуляют утренней порой;

И что ж? Любовью упоенный,

В смятенье нежного стыда,

Он только смеет иногда,

Улыбкой Ольги ободренный,

Развитым локоном играть

Иль край одежды целовать.

Он иногда читает Оле

Природу, чем Шатобриан,

А между тем две, три страницы

(Пустые бредни, небылицы,

Опасные для сердца дев)

Он пропускает, покраснев.

Уединясь от всех далеко,

Они над шахматной доской,

На стол облокотясь, порой

Сидят, задумавшись глубоко,

И Ленской пешкою ладью

Берет в рассеяньи свою.

Поедет ли домой; и дома

Он занят Ольгою своей.

Летучие листки альбома

Прилежно украшает ей:

То в них рисует сельски виды,

Надгробный камень, храм Киприды,

Или на лире голубка

Пером и красками слегка;

То на листках воспоминанья

Пониже подписи других

Он оставляет нежный стих,

Безмолвный памятник мечтанья,

Мгновенной думы долгий след,

Все тот же после многих лет.

Конечно, вы не раз видали

Уездной барышни альбом,

Что все подружки измарали

С конца, с начала и кругом.

Сюда, назло правописанью,

Стихи без меры, по преданью

В знак дружбы верной внесены,

Уменьшены, продолжены.

На первом листике встречаешь

Qu" écrirez-vous sur ces tablettes;<<7>>

И подпись: t. à v. Annette;<<8>>

А на последнем прочитаешь:

"Кто любит более тебя,

Тут непременно вы найдете

Два сердца, факел и цветки;

Тут верно клятвы вы прочтете

В любви до гробовой доски;

Какой-нибудь пиит армейской

Тут подмахнул стишок злодейской.

В такой альбом, мои друзья,

Признаться, рад писать и я,

Уверен будучи душою,

Что всякий мой усердный вздор

Заслужит благосклонный взор,

И что потом с улыбкой злою

Не станут важно разбирать,

Остро иль нет я мог соврать.

Но вы, разрозненные томы

Из библиотеки чертей,

Великолепные альбомы,

Мученье модных рифмачей,

Вы, украшенные проворно

Толстого кистью чудотворной

Иль Баратынского пером,

Пускай сожжет вас божий гром!

Когда блистательная дама

Мне свой in-quarto подает,

И дрожь и злость меня берет,

И шевелится эпиграмма

Во глубине моей души,

А мадригалы им пиши!

Не мадригалы Ленской пишет

В альбоме Ольги молодой;

Его перо любовью дышет,

Не хладно блещет остротой;

Что ни заметит, ни услышит

Об Ольге, он про то и пишет:

И полны истины живой

Текут элегии рекой.

Так ты, Языков вдохновенный,

В порывах сердца своего,

Поёшь, бог ведает, кого,

И свод элегий драгоценный

Представит некогда тебе

Всю повесть о твоей судьбе.

Но тише! Слышишь? Критик строгой

Повелевает сбросить нам

Элегии венок убогой,

И нашей братье рифмачам

Кричит: "да перестаньте плакать,

И все одно и то же квакать,

Жалеть о прежнем, о былом:

Довольно, пойте о другом!"

Ты прав, и верно нам укажешь

Трубу, личину и кинжал,

И мыслей мертвый капитал

Отвсюду воскресить прикажешь:

Не так ли, друг? - Ничуть. Куда!

"Пишите оды, господа,

Как их писали в мощны годы,

Как было встарь заведено..."

Одни торжественные оды!

И, полно, друг; не все ль равно?

Припомни, что сказал сатирик!

Чужого толка хитрый лирик

Ужели для тебя сносней

Унылых наших рифмачей? -

"Но все в элегии ничтожно;

Пустая цель ее жалка;

Меж тем цель оды высока

И благородна..." Тут бы можно

Поспорить нам, но я молчу;

Два века ссорить не хочу.

Поклонник славы и свободы,

В волненьи бурных дум своих

Владимир и писал бы оды,

Да Ольга не читала их.

Свои творенья? Говорят,

Что в мире выше нет наград.

И впрямь, блажен любовник скромный,

Читающий мечты свои

Предмету песен и любви,

Красавице приятно-томной!

Блажен... хоть, может быть, она

Совсем иным развлечена.

Но я плоды моих мечтаний

И гармонических затей

Читаю только старой няне,

Подруге юности моей,

Да после скучного обеда

Ко мне забредшего соседа,

Поймав нежданно за полу,

Душу трагедией в углу,

Или (но это кроме шуток),

Тоской и рифмами томим,

Бродя над озером моим,

Пугаю стадо диких уток:

Вняв пенью сладкозвучных строф,

Они слетают с берегов.

А что ж Онегин? Кстати, братья!

Терпенья вашего прошу:

Его вседневные занятья

Я вам подробно опишу.

Онегин жил анахоретом;

В седьмом часу вставал он летом

И отправлялся налегке

К бегущей под горой реке;

Певцу Гюльнары подражая,

Сей Геллеспонт переплывал,

Потом свой кофе выпивал,

Плохой журнал перебирая,

И одевался...

Прогулки, чтенье, сон глубокий,

Лесная тень, журчанье струй,

Порой белянки черноокой

Младой и свежий поцелуй,

Узде послушный конь ретивый,

Обед довольно прихотливый,

Бутылка светлого вина,

Уединенье, тишина:

Вот жизнь Онегина святая;

И нечувствительно он ей

Предался, красных летних дней

В беспечной неге не считая,

Забыв и город, и друзей,

И скуку праздничных затей.

Но наше северное лето,

Карикатура южных зим,

Мелькнет и нет: известно это,

Хоть мы признаться не хотим.

Уж небо осенью дышало,

Уж реже солнышко блистало,

Короче становился день,

Лесов таинственная сень

С печальным шумом обнажалась,

Ложился на поля туман,

Гусей крикливых караван

Тянулся к югу: приближалась

Довольно скучная пора;

Стоял ноябрь уж у двора.

Встает заря во мгле холодной;

На нивах шум работ умолк;

С своей волчихою голодной

Выходит на дорогу волк;

Его почуя, конь дорожный

Храпит - и путник осторожный

Несется в гору во весь дух;

На утренней заре пастух

Не гонит уж коров из хлева,

И в час полуденный в кружок

Их не зовет его рожок;

В избушке распевая, дева (23)

Прядет, и, зимних друг ночей,

Трещит лучинка перед ней.

И вот уже трещат морозы

И серебрятся средь полей...

(Читатель ждет уж рифмы розы;

На, вот возьми ее скорей!)

Опрятней модного паркета

Блистает речка, льдом одета.

Мальчишек радостный народ (24)

Коньками звучно режет лед;

На красных лапках гусь тяжелый,

Задумав плыть по лону вод,

Ступает бережно на лед,

Скользит и падает; веселый

Мелькает, вьется первый снег,

Звездами падая на брег.

В глуши что делать в эту пору?

Гулять? Деревня той порой

Невольно докучает взору

Однообразной наготой.

Скакать верхом в степи суровой?

Но конь, притупленной подковой

Неверный зацепляя лед,

Лицейские соученики прозвали Французом. Прозвище было меткое - что называется, в точку.

Родители Пушкина, люди весьма своеобразные, в семейной обстановке общались между собою только по-французски. Неудивительно, что, выросши в такой атмосфере, своё первое подражательное литературное сочинение - комедию в мольеровском духе "Похититель" ("L’Escamoteur") - семилетний Пушкин написал по-французски.

По-русски будущий поэт иногда разговаривал со старшей сестрой Ольгой. Чаще слышал русскую речь от няни, от дворни и на улице во время прогулок.

Отметим, что роль няни Арины (Ирины) Родионовны Яковлевой-Матвеевой в языковом воспитании Пушкина всё же несколько преувеличена. Вряд ли неграмотная крепостная крестьянка могла преподать умному барчуку что-нибудь более существенное, чем азы разговорной простонародной речи.

Тем не менее, факт есть факт: Пушкин с шестилетнего возраста говорил на обоих языках совершенно свободно. Иначе говоря, для величайшего русского литературного гения , создателя русского литературного языка, французский и русский языки с детства были одинаково родными, а подобное явление встречается не так уж часто.

Нет никаких оснований считать Пушкина галломаном только потому, что он был двуязычен. Равно как нет оснований приписывать Пушкину невероятное полиглотство. Обладая способностями к иностранным языкам и жадно интересуясь западноевропейской литературой, он самостоятельно выучился читать по-английски, по-немецки, по-итальянски и по-польски, но никогда не пытался говорить, тем более - писать на этих языках. "Читаю со словарём" - не тот уровень, чтобы претендовать на свободное владение иностранным языком.

Свою героиню Татьяну Ларину Пушкин в 3-й главе "Евгения Онегина" охарактеризовал так:

Ещё предвижу затрудненья:
Родной земли спасая честь,
Я должен буду, без сомненья,
Письмо Татьяны перевесть.
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своём родном,
Итак, писала по-французски...
Что делать! повторяю вновь:
Доныне дамская любовь
Не изъяснялася по-русски,
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык.

Wikimedia Foundation

Ибо чуть выше в этой же главе романа Татьяна беседует с няней, простой крестьянкой - не по-французски же они разговаривают. А "по-русски плохо знала" означает, что Татьяна Ларина неважно владела письменной формой русского языка, поскольку воспиталась на чтении французских романов, и опасалась, что в написанном по-русски письме Онегину не сможет должным образом выразить свои чувства. Только и всего.

Виновником повальной иностранизации русского дворянства обычно называют царя-реформатора Петра Великого, который, дескать, насаждал в России иностранщину где надо и где не надо.

Пётр Великий, с его живым умом и хваткими способностями к иностранным языкам, так и не удосужился выучить французский, поскольку питал склонность к нидерландскому (голландскому) и немецкому. Увы, сохранившиеся тексты Петра, собственноручно им написанные на этих языках, показывают, что в реальности Пётр владел не нидерландским и не немецким, а своеобразным жаргоном-смесью из них - примерно тем языком, который сейчас называют нижненемецким, или гамбургским диалектом немецкого языка.

Степень галломании русского дворянства сознательно преувеличивалась большевистскими историками, чтобы показать, какие нехорошие люди были эти дворяне, и как сильно оторвались они от народа.

Wikimedia Foundation

В действительности галломания и заметное языковое офранцуживание русской дворянской среды приняли заметные масштабы только в царствование Екатерины Великой, а к середине XIX столетия пошли на убыль и начали угасать.

Не надо забывать, что французский язык с начала XVII века был европейской дипломатической и учёной интерлингвой. Он и сегодня остаётся международным дипломатическим языком; ни один документ международного права не имеет силы, если нет его аутентичного текста на французском языке. А в XVIII столетии французский язык сделался своего рода языком межнационального общения европейцев, владение им было признаком образованности и благородства.

Неразвитость русского литературного языка, очевидная в допушкинскую эпоху, вынуждала многих авторов публицистических и философских сочинений писать по-французски. Таков был, к примеру, знаменитый московский "басманный философ" Пётр Яковлевич Чаадаев - до конца жизни он так и не отважился попробовать писать по-русски. Да и позже великий русский поэт Фёдор Тютчев писал по-русски только свои гениальные стихотворения, а в личной жизни и в быту говорил по-немецки и по-французски (обе его супруги были иностранками и не знали русского языка), и писал частные письма на этих же языках. Но во внесемейном кругу "своих" эти люди отлично и весьма цветисто выражались по-русски, и с простолюдинами общались отнюдь не через переводчиков.

Аристократические особы, не вылезавшие за пределы светских салонов и вообще не знавшие русский язык, тоже имелись. Но таких были единицы, над ними откровенно смеялись, и их сильно недолюбливали, если не сказать больше.

Пример - Карл Васильевич Нессельроде, многолетний (с 1816 по 1856 годы) российский министр иностранных дел. По-русски он говорил примерно так же, как карикатурно изображённый Львом Толстым в первой части "Войны и мира" князь Ипполит Курагин.

Кое-как чирикать по-французски умели многие дворяне, получившие домашнее или пансионное образование - как гоголевские "дама просто приятная" и "дама приятная во всех отношениях" с их знаменитым французско-нижегородским выговором "сконапель истоар " (ce qu’on apelle histoire). В совершенстве этот язык знали только немногочисленные аристократы и представители культурной элиты - писатели, учёные.

Wikimedia Foundation

Но полным-полно было и дворян, которые ни по-французски, ни на каком другом иностранном языке не смыслили ни уха ни рыла, а по-русски писали с ошибками и читали едва не по складам. Примеров достаточно. Это и московский генерал-губернатор Арсений Закревский, видная фигура и не последний человек в империи, и такая высокопоставленная персона, как военный министр Алексей Аракчеев, фаворит двух императоров, один из самых влиятельных государственных деятелей России в период с 1799 по 1826 год. Как видим, фонвизинский Митрофанушка - не только литературный персонаж; митрофанушки существовали и в реальности, а порой даже носили генеральские эполеты.

Николай Первый - исторически личность в общем и целом малосимпатичная. Ему есть что вменить в вину - и как императору, и как человеку. Однако именно Николай Первый после 1833 года установил порядки, которые можно определить как первую сознательную политику защиты и охраны русского языка, пусть даже достаточно своеобразную, отвечавшую представлениям самого Николая.

Он отнюдь не запрещал изучать всем желающим какие угодно иностранные языки. Но категорически запретил российским подданным публичные выступления на иностранных языках - за исключением учёных докладов в академической аудитории. Исключение сделано было также для оперных спектаклей и драматических представлений в театрах смешанного (Большой Каменный и Михайловский в Петербурге) и национального репертуара (Немецкий музыкальный театр в Петербурге).

Wikimedia Foundation

Николай Первый запретил присваивать классные чины кандидатам в чиновники, не знавшим русский язык, и принимать их на службу. Потребовал от всех иностранных подданных русской государственной и военной службы (прежде всего от офицеров-"контрактников") изучить русский язык, отказавшихся - уволить. Надо упомянуть, что на российских подданных иностранного происхождения, не состоявших на государственной и военной службе и занятых "частным бизнесом" (торговцев, врачей, частных преподавателей, фермеров), эти строгости не распространялись.

Сам Николай Первый в придворном обиходе требовал, чтобы к нему обращались по-русски. Прошения на высочайшее имя принимал в том случае, если они были написаны на русском языке. Владея двумя иностранными языками (французским и немецким), он говорил на них только с приезжими иноземцами.

Со второй половины XIX столетия о галломании русского дворянства говорить уже не приходится.

Времена переменились, дворянство беднело, разорялось и разбавлялось разночинцами, домашнее воспитание вытеснялось казённым, художественные и литературные ориентиры стали иными.

Высшие культурные силы России уже не шли в арьергарде европейской культуры - стране хватало собственного потенциала.

А с наступлением эпохи реформ 1860-1890-х годов галломанская старина начала века - безмятежная, усадебная , чудаковатая и милая - сделалась всего лишь невозвратным воспоминанием...